Неожиданность
Шрифт:
Мы обнялись. И завертелся второй день в Киеве.
Завтракать Матвей не велел, — не положено, надо в церковь идти натощак. Умывшись, я засобирался в дорогу — причесал и головушку, и шелкову бородушку. Шелкова бородушка как будто была наверчена из чугунной проволоки. Вернусь — укорочу до стриженного ежика, больше с ней церемониться не стану!
Неожиданно решил пойти с нами и Богуслав. Все попытки ушкуйника отсечь боярина от похода в храм были безуспешны.
— Да пойми ты, у иконы клясться в неизменной
— Придем в храм, я сразу куда-нибудь в сторонку отойду, подальше от вас. Не хочу ничего ни видеть, ни слышать. И келейничайте там на здоровье!
— Зачем же тогда идешь?
— У меня там свой интерес.
— Вот и интересничал бы в другой церкви, благо их по Киеву полно понастроили.
— Мне потом Владимир позарез понадобится!
Тут спорить уже было как-то неуместно, и мы отправились в ближайшую церквушку втроем, а если считать и Марфу, то вчетвером.
Золото поручили стеречь протоиерею, больше верных людей под рукой не оказалось. Его рассказы о неотложных церковных делах безжалостно прервал Матвей.
— Я, отче, быстро приду, не задержусь. А упрут золотишко, будем с голоду пухнуть в чужих краях.
— Сын мой, проповедью о правде Христовой и деяниях святых добудем кусок хлеба себе на пропитание!
— Как за границу Руси выйдем, одни язычники вокруг будут. Эти еды нипочем не дадут. С ними ухо нужно держать востро — гляди, чтоб самого не сожрали!
После таких веских доказательств святой отец принял золото на ответственное хранение без лишних разглагольствований.
До церкви дошли быстро. Процесс побратимства длился долго, сопровождаясь целованием иконы какого-то неизвестного мне святого с большой белой бородой, зажжением свеч, чтением какой-то молитвы и проникновенной беседой священника.
Слава Богу, дело обошлось без нанесения ритуальных порезов и смешивания крови в какой-нибудь емкости. С кровушкой у меня последнее время было туговато — только-только восстановил после усиленного донорства. Наконец все закончилось, и окрыленный Матвей убежал.
Я подошел к Богуславу.
— Рассказывай, старый чертила, чего там удумал.
Слава подвел меня к образу Божьей Матери.
— Поклянись на иконе, что в случае моей гибели не бросишь Настю во Франции, а увезешь к сыну.
Вот и еще одно завещание нарисовалось… Если дело так пойдет, скоро у меня всяческих обязательств будет, как на собаке репьев.
Интересно, не придушила ли моя среднеазиатская овчарка на улице какого-нибудь неразумного язычника, попытавшегося ее украсть? К крепкому ли деревцу я ее привязал? Не лучше ли было ее выгулять минут 10–15 возле постоялого двора, да там
Не отвлекаться! Клятвы важные даю! Как ни крути, а исполнять все равно придется.
— Сын-то ее примет? Узнает ли?
— Когда она умерла, ему уже почти четырнадцать лет было. А Полетта Вердье с Анастасией Мономах внешне один в один. Не узнает если — на том свете Вовку прокляну! Так ему можешь и передать — мол отец проклянет.
— А он знает, что ты его отец?
— Настенька сыну сообщила за неделю до смерти. Обнявшись, вместе с ним потом по ней рыдали…
Поклялся, икону поцеловал.
— И еще просьба, уже маленькая.
— Говори.
— Останутся деньги, родителей ее немножко из нищеты выручи, а то она и по мне, и по их горькой жизни горевать будет.
— Попытаюсь.
— Ну и все тогда.
— Ты ж говорил, брататься, как с Матвеем, надо.
— Мало ли я чего по пьянке сболтну! Во мне твоей крови половина плещется, куда уж тут ближе родниться.
— Тогда пошли?
— Пошли. А то твоя Марфа истосковалась уж поди, покусает еще прихожан каких безвинных.
Прихожане уже были в наличии. Человек пять босоногих горожан, возрастом от десяти до двенадцати лет, скучковались вокруг грозной зверины.
— Собачка какая-то странная — не рычит, не лает, — вытирая по ходу нос рукавом рубахи удивлялся сильно конопатый.
— Добрая, видать, — объяснял ему лопоухий, — наверное и погладить можно. Наворачивает с утра до вечера хозяйские харчи, службы совсем не знает. Может трусоватая — вдруг пнем или стукнем. Вот у нас Трезор, знаешь, грозный какой, не гляди, что ростом не вышел!
— А я сам отчаянный, и Жучка у нас никого не боится!
Я очень люблю пацанят этого возраста. Человек из деток уже вышел, а в подростково-юношескую ершистость, с полным отрицанием чужого мнения, опыта, знаний, еще не вошел. Эти мальчишки активно познают мир.
— Ребята, это среднеазиатская овчарка, волкодав. Бывает и алабаем кличут. На родине, в Киргизии она пасет стада и душит волков.
— А она волка осилит?
— Сотни лет уж осиливает, да еще как. Трусов среди этих собак не бывает. Если какая-нибудь из них струсит, пастух ее сразу же убивает.
— Зачем? — вырвался общий крик из жалельщиков-киевлян.
— Чтоб породу не портила, не разводила среди алабаев трусов.
— А погладить ее можно?
— Конечно можно! — вмешался в дружескую беседу с подрастающим поколением Богуслав. — Отхватит только руку до локтя, а так ничего. Отвязывай ее поскорей, — повернулся он ко мне, — а то опять не успеет никого порвать, разбегутся эти проныры мелкие.
Стоило мне шевельнуться, чтобы начать успокаивать дерзкую молодую поросль речами, вроде: дядя шутит, прозвучал панический крик: