Непарадигматическая лингвистика
Шрифт:
Acc. – e, – em, /-s,
Gen. – e/o, – ei, – oi/-om
Abl. – ed
Dat. – ei, – oi, – bhi [83]
Абсолютный перечень формантов (то есть без учета их падежной дистрибуции) оказывается у О. Семереньи еще меньше: – e/o, – e/om, – s, – ei/oi, – ed
При этом можно предположить еще и двусоставность окончаний на -m и на -d, то есть представить их как e + m или e + d.
Так же, путем специального ре-анализа, О. Семереньи представляет в более упрощенном виде не только окончания, но и инициали личных местоимений, см.:
83
Последний формант О. Семереньи считает вторичным и возникшим под влиянием существительных.
1-е лицо единственного числа – *em (*eg(h)), – это присоединявшийся
1– е лицо множественного числа – *mes (то есть me + s. – Т. Н.), поскольку О. Семереньи считает *wei субститутом, а не исконной формой [Семереньи 1980: 232], а *nsmes считает результатом редупликации исходного *mes (он отказывается от соблазнительной интерпретации, предложенной Либертом, а именно: разложить nsme > n + s + me, то есть «того + его + меня», что, собственно, и значит «нас»). Вторая форма – это также форма *wes;
2– е лицо единственного числа – tu (*twe);
2-е лицо множественного числа – совпадает с формами первого лица множественного числа. Us в *yus Семереньи считает нулевой ступенью *wes, а *y-, по его мнению, это упрощение от *twes, которое таким образом является закономерной формой множественного числа от *tu-.
Таким образом, список инициалей можно представить как me, s, we, tu, где опорные s и m перекликаются со списком вторых элементов, то есть мы можем считать, что в парадигме есть элемент вторичной редупликации.
Позднейшие формы личных местоимений в индоевропейских языках О. Семереньи объясняет (многие случаи он считает абсолютно индивидуальными) либо фонетическим опрощением, либо вторичной редупликацией, либо влиянием форм существительных.
В окончательном варианте (то есть со всеми снятыми позднейшими наслоениями) система Семереньи предстает довольно стройной, различающей числа (два) и лица (тоже два), где неединственность показывает *s, а маркированной является форма второго лица единственного числа (через опорный согласный *t). Второе лицо множественного числа сочетает в себе в исходном виде показатель первого лица + показатель второго лица + показатель множественности: *t + *we + *s.
В книге В. С. Воробьева-Десятовского [Воробьев-Десятовский 1956] описываются реконструируемые личные местоимения в «индоарийских» языках. Для нашей работы интерес представляет в основном анализ первого этапа развития местоимений: это местоимения в ведических языках и санскрите (глава первая книги Воробьева-Десятовского). Обращая внимание на «своеобразные» формы словоизменения местоимений, Воробьев-Десятовский считает их парадигмы древнее парадигм имени. Предлагая принципиально иное решение, парадигмы личных местоимений, то есть наборы их падежных форм, можно в принципе считать не парадигмой словоизменения в том смысле, как это принято считать для парадигм имени, но каждый раз совокупностью партикул (комплексом), имеющих при этом особое, как правило диффузное, значение. То есть имеет смысл говорить для местоимений о партикульном словосложении, некоем мини-синтаксисе коммуникативного плана.
В. С. Воробьев-Десятовский [1956: 28] приводит составленную им таблицу окончаний личных местоимений, не имеющих аналогии в склонении имен и других частей речи [84] :
Какими же тогда выглядят реконструируемые им инициальные формы, если их представить в аналогичной таблице, «отрезав» их окончания?
Постараемся составить подобную таблицу.
Как уже говорилось выше в связи со Словарем В. М. Иллича-Свитыча, каждую эпоху развития языкознания можно – правда, с большой степенью условности – привязать к тому или иному языковому уровню, который (по разным причинам) в это время выходит на первый план исследовательского внимания. Книга Воробьева-Десятовского написана в 50-е годы прошлого века, когда господствовал, если так можно выразиться, «морфологический принцип» в языкознании. См., например, несколько странное логически заявление о том, что окончание -e в местном падеже «образовалось, как известно, из старого индоиранского дифтонга ai. …
84
Форманты родительного падежа, не совпадающие с реконструируемыми выше, к сожалению, автор не объясняет.
Это окончание -i являлось в индоевропейскую эпоху окончанием «неопределенного падежа», совпадавшего с основой среднего рода» [Воробьев-Десятовский 1956: 27].
Обращаясь к вышеприведенным таблицам и глядя на них сегодня, можно заметить следующее:
• Автор считает показателем первого лица единственного числа именно тот элемент, который позднейшими исследователями определяется как префикс или как первичная интродуктивная партикула: aha-, а собственно показатель лица – m– – у него стал считаться окончанием.
• Очевидно, что если сложить «основы» местоимений, оставшиеся после отсечения им же приведенных «окончаний», с этими же самыми окончаниями, то ведийской (санскритской) формы мы не получим. Это означает, что авторы грамматик в ряде случаев не знали, куда же именно причислить тот или иной элемент – к инициали или ко второй части.
• Сегодня лингвист бы задумался, не будет ли вводным элементом «дейктический» элемент a– в 1-м лице двойственного числа и as– в 1-м лице множественного, тем более что В. С. Воробьев-Десятовский пишет о квази-форме 1-го лица единственного числа asmi, – что она «представляет собой форму 1-го лица единственного числа настоящего времени глагола-связки as» [Воробьев-Десятовский 1956: 18].
Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов не ставят в своей фундаментальной монографии задачу реконструировать всю парадигму индоевропейских местоимений; они рассматривают местоименные структуры с точки зрения их общей концепции, а именно – представления праиндоевропейского как языка активной структуры. Языковая структура с установкой на противопоставление активности / инактивности предполагает, по их мнению, обязательное разграничение инклюзива и эксклюзива. Отражение этого они видят в двух формах индоевропейских местоимений, а именно: в 1-м лице множественного числа. Первая форма воплощается в двух видах: *Uej– (*ues). Это форма с инклюзивным значением. Вторая форма – это форма *mes, имеющая эксклюзивное значение [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 291—293]. Разумеется, впоследствии эти две формы разошлись по диалектам и там закрепились по-разному.
Последним автором из выбранных нами для пилотного обзора, чьи взгляды на состав и происхождение личных индоевропейских местоимений сопоставлялись с другими, был Кеннет Шилдз, уже много раз упоминавшийся в главе первой настоящей монографии (см.: [Shields 1994; 1998].
После достаточно большого обзора мнений предшествующих исследователей, демонстрирующего полный разнобой во всем, что касается первого и второго лица местоимений всех чисел (этот разнобой становится ясным и в нашем тексте), К. Шилдз сосредотачивается на самих «дейктических частицах», добавление которых к «основе» уже становится общим фактом. Уже ранее мы приводили цитату из его работы по поводу того, что «what is especially curious about Indo-European scholarship is it silence regarding the original function of these deictics which have been affixed to personal pronominal forms» [«то, что является особенно забавным в индоевропеистической научной школе, так это ее молчание по поводу первичной функции тех дейктик, которые потом становились аффиксами, присоединяемыми к формам личных местоимений»] [Shields 1994: 308]. Ссылаясь на работу Андерсона и Кинана 1985 года, Шилдз пишет, что они декларируют существование трех типов дейксиса: 1) указание на Личность (Person), 2) указание на Пространство (Spatial location), 3) указание на Время (Time reference). Он далее высказывает свою собственную точку зрения, состоящую в том, что эти «дейктические частицы» выражают не tense в современном понимании, а степень пространственной отдаленности от коммуникации, которая и выражается во времени, затем морфологизируется «в качестве флексий различных времен и наклонений» (as inflectional markers of various tenses and moods) [Shields, 1994: 309]. То есть основная функция дейктических частиц, по Шилдзу, скорее, спациальная, пространственная, чем временная [85] .
85
Интересно, что примеры отдаленности, связанной с первым и вторым лицом, приводимые на излюбленных американскими лингвистами никому не известных языках, полностью находят аналоги в современном разговорном русском: Вы там, что молчите; А вон там Вы, рыжий и т. д.