Непарадигматическая лингвистика

Николаева Татьяна Михайловна

• Таким образом, чтение одного из самых, кажется, «клитичных» языков – болгарского продемонстрировало только одну особенность (если это считать особенностью) – понижение мелодики на местоименных словах. Однако именно такое понижение отмечается у структур с местоимениями в «неклитичных» языках.

• Привязанность клитики к фонологическому «хозяину», столь многократно отмечаемая исследователями, прослеживалась в прочитанных болгарских примерах слабо, так как звуковая интонационная цепь и в этих примерах, как и в примерах с «неклитичными» местоимениями, была непрерывной.

• Итак, для болгарского языка правильнее будет говорить

о том, что в нем имеются два вида местоимений – краткие и полные. Определить их функциональную специфику должны исследования синтактико-семантического характера.

Рис. 11. Дискусията си беше интересна

Рис. 12. Аз съм му я бил дал книгата

На основании всего вышесказанного и результатов чтения русских и болгарских примеров можно сделать некоторые выводы.

Некоторые общие выводы к разделу « Клитики». 1.

1

a. Вероятно, по сути сама идея клитик некоторым образом противоречит закону Ваккернагеля. Почему? Ваккернагель предполагает одно место в высказывании для клитик. Назовем его вторым, и при этом будет не так важно, будет ли там одна клитика или кластер.

b. Но ведь клитики могут «прилипать» ко всем знаменательным словам а priori, тогда высказывание превратилось бы в цепь каких-то «бус» с сильным началом и чем-то полуприлипшим. Но этого нет.

c. Причин тут несколько. Во-первых, как уже говорилось, во времена Ваккернагеля о многосоставности интонации (то есть, что она состоит из нескольких самостоятельных, но связанных общим заданием «проводов» – параметров) и не подозревали. Только слово «тон» было единственным термином.

d. Во-вторых, развилась не только интонология и экспериментальная фонетика, но и сама интонация, что долго никому в голову не приходило. В предложенном мною материале представлены три вида интонации русских примеров:

i. «Шляпа» – это цельное предложение, состоящее в основном из знаменательных слов. В этой модели работают интонемы начала и конца, и она имеет вид трапеции.

ii. Высказывание, интонационно разделенное на тему и рему. Здесь подъем тона и усиление приходится на конец темы, после чего с деклинацией идет рема.

iii. Высказывания с мелкой клитической (?) анафорикой, «слабыми» местоимениями и под. Вот в них действительно место после глагола ослаблено.

iv. Таким образом «закон Ваккернагеля» относится только к определенному типу высказывания, то есть зависит от синтаксиса и от интонационной установки.

e. Теперь можно сказать, что второе место ослаблено при определенном задании, но язык стремится к парадигматичности, что показали, в частности, работы А. А. Зализняка. Я возвращаюсь к идее, что «ваккернагельность—не-ваккернагельность» – есть факт не столько типологии, сколько эволюции, то есть состояния данного языка на эволюционной оси.

2

Итак, фонетический принцип в определении сути клитик в целом не оправдывает себя. Но во всех работах упоминается и другой принцип,

не менее важный, – синтаксический. А именно, то, что «клитичный» пласт обладает своим особым синтаксисом. И это, в общем, неоспоримо. В связи с этим встает достаточно новая для лингвистики проблема, а именно: проблема существования «сильных» и «слабых» местоимений в языках, не знающих прономинальных клитик, например в русском и немецком (см. обо всем этом выше).

В работе о немецких местоимениях выдвигалась легко оспариваемая концепция, согласно которой в случае противопоставления, подчеркивания, выделения и под. употребляются «сильные» местоимения. Это легко оспорить потому, что в подобных случаях уже можно будет говорить о «сильных» глаголах, существительных, прилагательных и т. д.

Уже упоминавшаяся выше А. Кардиналетти в соавторстве с Штарке [Cardinaletti, Starke 1999] пишет и о наличии в русском языке «сильных» и «слабых» местоимений. Аргументация здесь такая: важен тип антецедента. Если он одушевленный (human), то заменяющее его местоимение «сильное». Если же нет или возможно и то, и другое, – то местоимение будет «слабым». Таким образом, human/*nonhuman > strong; human/nonhuman > strong or weak.

В ответ на это появилась очень интересная и важная статья Я. Г. Тестельца (Testelets,. Я. Тестелец приводит примеры возможной/невозможной координации, когда сочинение через местоимения действительно определяется одушевленностью/неодушевленностью антецедентов.

Например:

Я преподаю не физику (ее), а математику (*ее).

Я получил твои деньги (их) и еще 5000 рублей (*их).

Откройте дверцу (ее), наберите код (*его).

Откройте дверцу (ее), наберите код (*его) и включите сигнализацию (* ее).

Приведя множество таких и подобных им примеров, Я. Г. Тестелец приходит к выводу, что причина не-координации лежит не в местоимениях, а в том, что в русском языке допускается замена только левого из местоимений. Это наблюдение можно считать глубоко нетривиальным.

Действительно, русский язык просто избегает сочинительных конструкций даже при упомянутых антецедентах, если они относятся к неодушевленным референтам. Например, представим себе такие диалоги:

(а) – Что ты видишь в комнате?

– Мужчину и девушку.

– Убей его и ее.

(б) – Что ты видишь в кухне на столе?

– Тарелку и стакан.

*– Принеси ее и его.

Это невозможно в нормальном речеупотреблении. И, однако, стоит только добавить и, как ситуация меняется: Принеси и ее, и его. Возможно, здесь и также играет роль полуартикля (см. в: [Николаева 1985/ 2004] примеры вроде А ты пойди в бухгалтерию – Я и был там и под.) И все же русское словоупотребление избегает подобных выражений, заменяя синонимичными вроде Принеси и то, и другое или Принеси их и под.