Непарадигматическая лингвистика
Шрифт:
Каждому именному классу соответствует свое вопросительное предложение. В связи с этим положением можно вновь вернуться к идеям Н. Ю. Шведовой о местоимениях как «исходах бытия».
Большая часть имен – имена неодушевленные. Их 90 %. Специальные показатели этого класса в глаголе: b—v—m. Они сопоставляются с притяжательным местоимением bi.
В основе грамматической системы енисейских языков, по теории Г. Т. Поленовой, лежит идея классности, т. е. различается живой / неживой, одушевленный / неодушевленный, класс вещный и невещный и под.
Классный строй языка закончился, по ее мнению, с концом матриархата.
Как и в индоевропейских языках, местоимения состоят из частиц. Г. Т. Поленова предполагает, что в праенисейском было множество частиц с классно-локальным значением.
Как и К. Шилдз, Г. Т. Поленова считает, что временные показатели родились из первоначальных спациальных, пространственных.
Лингвистические факты при этом были такими:
а) локальными уточнителями были гласные: i/e – u – a/o;
б) показателями класса были согласные.
Итак, гласный уточнял местонахождение предмета по отношению к говорящему, а согласный указывал его класс.
Основная семантическая оппозиция классности была следующей: социально значимый, активный / социально малозначимый, пассивный. Конкретно это выражалось противопоставлением: b/m : t : d. Не правда ли, это напоминает *-m первого лица в индоевропейском, а также показатель определенности в 3-м лице индоевропейского? Напоминает и тяготение местоименных клитик к имени со значением определенности или той же «классности» (см. данные македонского языка). Строго говоря, мы и здесь имеем как выражение основной оппозиции противопоставление губного и дентального.
Таким образом, корневые указательные слова – дейксисы – имели структуру CV (вспомним славянские партикулы) или структуру VC – как метатезу. Частица могла быть выражена, как и в индоевропейских языках, чистым V. Так, существенно, что «ближность» выражается через *i (вспомним индоевропейское *i, выражающее пространственную близость; см. об этом выше).
Функциональным отличием енисейских языков по сравнению с индоевропейскими является коммуникативная установка на 2-е
лицо, а не на 1-е. Именно 2-му лицу приписывается высший ранг и первичность. Как и в индоевропейских языках, 3-е лицо формируется в самом конце активного периода развития глагольной системы. А именно: указательное местоимение *bu приобретает значение ’он, она’. Показатели объектов начинают редуплицироваться и сливаться с указательными частицами.
Первичная семантическая оппозиция в енисейских языках – это противопоставление состояния как процесса и состояния как факта. То есть это все та же активность в ее противопоставлении инактивности, о которой пишут Т. Г. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов.
В енисейских языках вокруг партикулы, точнее, Stammlaut’а *-n группируются категории: активность, действие, предельность, кратковременность. Вокруг консонанта *l группируются категории: инактивность, состояние, непредельность, длительность.
Более подробный перечень глагольных значений-форм, по книге Г. Т. Поленовой, это:
показатель -s– – он передавал идею длительности, действия, актуального для говорящего;
– l– передавал действие, длительное, неактуальное для говорящего;
– j – быстрое действие, актуальное для говорящего;
– n– – состояние как факт.
Таким образом, как считает Г. Т. Поленова, «настоящее состояние кетского языка отражает переход от выражения состояния как оппозиции действию через выражения состояния как результата действия к пассиву» [Поленова 2002: 151].
Уже упоминалось, что для енисейских языков существует основное противопоставление губного и дентального, проходящее через всю систему языка. Например, b – неотчуждаемая принадлежность; d – отчуждаемая принадлежность.
Опуская подробное изложение формирований глагольных категорий в енисейских языках, развернутое Г. Т. Поленовой, покажем только эволюцию форманта b. По версии Г. Т. Поленовой, это – классный показатель, восходящий к слову ’ тело, лицо’ (без различия пола) > показатель центростремительной версии > классный показатель женского пола > классный показатель вещей > уточнитель объектной версии [Поленова 2002: 129]. Другим уточнителем версии является показатель q.
Наиболее сложным в лингвистическом плане является то, что Г. Т. Поленова по сути не различает слова знаменательные и слова коммуникативного фонда, что для исследователя индоевропейских языков достаточно привычно. Она считает, что дейктические частицы также имели семантику, связанную с духовной жизнью социума.
Заключая этот эскиз-сравнение обеих книг, можно сказать, что общие выводы требуют еще большого обдумывания. А именно – что эти обе семьи родственны, но одна находится на более ранней ступени развития? Или они отражают разные ступени общей, универсальной языковой эволюции?
Верно ли положение А. П. Дульзона о том, что «индоевропейские языки возникли в результате переделки языка кетского типа» [Дульзон 1969: 138]?
Представленные выше два описания возникновения ранних категориальных элементов глагола считаю нужным дополнить описанием индоевропейского глагола у А. Н. Савченко – в книге, на которую часто ссылаются и которая также была написана именно в тот период, когда доминантой языкознания была морфема (то есть это, проще говоря, 60-е годы ХХ века).
В самом начале главы «Глагол» обращает на себя внимание фраза, которой нет у других исследователей и которая наводит на серьезные размышления. «В области глагола словообразование трудно отделить от формообразования» [Савченко 1974/2003: 261]. И действительно, нормативная наука стремилась строго распределить по полочкам аффиксы, флексии, тематические гласные, инфиксы и т. д., не стремясь в то же время понять их генезис и диахронические связи. А. Н. Савченко пытается это сделать и приводит в качестве примера партикулу *e/o, которая в именах служит словообразовательным средством, в глаголе же – это тематическая гласная, но вместе с тем и грамматический показатель (отличает презент и аорист от перфекта, имеющего нетематическую основу).