Непарадигматическая лингвистика
Шрифт:
• Как соотносятся эти «всеславянские» местоимения, точнее, строевой набор их партикул, и примарный список индоевропейских частиц, выведенный другими исследователями и обсуждавшийся в главе первой нашей монографии?
Итак, о каких же именно «местоимениях» будет далее идти речь?
Под местоимениями мы понимаем в данном случае личные местоимения, изменяемые указательные и посессивные. Иначе говоря, речь не будет идти о «местоименных наречиях», уже обсуждавшихся выше.
Таким образом, этот раздел представляет собой как бы «перевернутый» раздел главы второй «Партикулы и «местоимения»». А именно – там, в главе второй, в центре внимания были партикулы как системообразующие элементы местоименного начала, то есть, говоря проще, флексии, создающие привычные нам парадигмы местоимений. Начальная часть местоимения, исход, была в центре внимания в меньшей степени.
Однако, как кажется, именно здесь целесообразно сказать о славянском местоимении je-go, последняя часть которого уже давно привлекала внимание лингвистов.
Так, достаточно подробно об этом пишет А. Мейе [Мейе 1938: 349]: «Наиболее интересной формой является род. – отложит. падеж ед. ч. м. – ср. р. того, служащий также родительным-винительным падежом, если указательное местоимение обозначает лицо или вообще одушевленное существо. Первоначально отложительный падеж указательных местоимений должен был иметь форму, тождественную форме существительных, индоиранские языки сохранили эту форму в виде наречия. Отсюда, следовательно, в славянских языках можно было бы ожидать в родительном-отложительном *ta. Что касается элемента -go, то он может быть частицей, сохранившейся в славянском языке в составе сложной частицы не-го (после сравнительной степени) и соответствующей скр. gha, подобно тому, как же соответствует скр. ha. Таким образом, родительный-отложительный падеж должен был иметь старую форму *ta-go, изменившуюся в то-го под влиянием других форм склонения: дат. п. томоу, местн. п. томь, возможно, также под влиянием сохранившегося старого род. п. *to-so, так как показатель *-so сохранился в вопросительном неопределенном местоимении ЧЕСО. К тому же, вполне вероятно, что употребление то-го как родительного-винительного падежа является древним; в самом деле, если, как мы предположили в п. 470, старое конечное *-on дает *to и *гъ в зависимости от выразительности, с какой произносилось окончание, то старый вин. п. *ton должен был дать to, когда хотели подчеркнуть его указательное значение, и вин. п. то-го должен был бы явиться фонетически. И действительно, старое *jon дает, с одной стороны, энклитическое анафорическое (указательное) местоимение и (/ь), которое в именительном падеже имеет эту форму даже в тех случаях, когда речь идет об одушевленных предметах, а с другой – ударный винительный падеж относительного местоимения jе-го для названий одушевленных предметов. Тот факт, что тип то-го сохранился для названий лиц и вообще одушевленных предметов, хорошо объясняется вопросительно-неопределенным местоимением ко-го, противопоставляемым род. падежу че-со, сохраненного для названия неодушевленного предмета. Поэтому совпадение род. – отложит. п. togo (замещающего *tago) и вин. п. togo можно считать чисто случайным. Таким образом, употребление общей формы для родительного-отложительного и винительного падежей единственного числа мужского рода названий одушевленных предметов становится вполне ясным».
Со времен А. Мейе по этому вопросу накопилась большая исследовательская литература. Так, например, в уже не раз упоминавшейся нами работе Ф. Шпехта [Specht 1947: 364] написано, что славянские генитивно-аблативные конструкции на -go состоят «demnach aus Zusammenr"uckung der slav. St"amme jo– und to– mit dem Pronominalstamm go. Dabej verh"alt sie go zu ko <…> Da k und g im Anlaut wechseln, kommen Formen wie lat. hic aus *ho-ce mit ke dem go in slav. to-go sehr nahe» [«эти конструкции состоят из комбинации славянских корней jo– и to– с прономинальным корнем go… Так как к и g в анлауте могут заменяться, то формы типа лат. hic < *ho-ce с корнем ke очень могут быть близки к слав. то-го»].
Разнообразные взгляды на этот предмет изложены в уже упоминавшейся нами вкратце статье К. Шилдза, специально посвященной окончанию – го у славянских местоимений в родительном падеже единственного числа [Shields 1997]. Говоря коротко, его позицию можно свести к двум основным положениям:
• – го – это одна из наиболее распространенных и частотных частиц (партикул) индоевропейских языков («A particle in *ghe/o is traditionally reconstructed for Indo-European» [Shields 1997: 87]). В русском языке (и других славянских) употребляемая изолированно, она известна как же. В своей первоначальной форме она сохраняется в сравнительной частице не-го.
• К. Шилдз считает, что местоимения в целом отражают более архаичную парадигму, чем имена («it is generally recognized that the pronouns reflect a more ancient paradigmatic structure than nouns»). Развитие известной нам многопадежной парадигмы поэтому происходило у местоимений постепенно. И он высказывает гипотезу о первоначальном локативном значении генитивных форм в индоевропейском. «The original unity of the locative and the genitive cases is further suggested by the intimate relationship between locative and genitive constructions in the world’s languages» [Shields 1997: 85]) [«Первоначальное единство местного и родительного падежей просматривается у глубинных связей между локативными и генитивными конструкциями во многих языках мира»]. Таким образом, еще раз можно обратить внимание на справедливость подзаголовка нашей монографии: «История блуждающих частиц».
Итак, как было указано, внутренняя структура настоящего раздела соответствует делению личных местоимений на две группы: первая группа – это личные местоимения первого и второго лица обоих чисел. Вторую группу составляло «все другое», то есть местоимения посессивные и демонстративные, которые не рассматривались и тем самым и не ставился вопрос о том, из каких партикул они состоят. В этом отношении идеологом такого раздела был Э. Бенвенист, в частности, в его знаменитой работе о местоимениях. Позволим себе и здесь (сильно сократив) процитировать его основное положение, более подробно сообщенное нами во второй главе: «В самом деле, третье лицо представляет немаркированный член корреляции лица.
<…> Таким образом, в формальном классе местоимений так называемые местоимения «третьего лица» по своей природе и функции совершенно отличны от я и ты» [Бенвенист 1974: 290].
В этой же второй главе нашей монографии сообщалось также и то, как «видят» и «видели» местоимения первого и второго лица единственного и множественного числа известные лингвисты разных эпох, а именно – излагались точки зрения:
1. Бругманна и Дельбрюка [Delbr?ck 1893; Brugmann 1892; 1897].
2. Гамкрелидзе—Иванова (Гамкрелидзе Т. В., Иванов Вяч. Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984).
3. Семереньи (Семереньи О. Введение в сравнительное языкознание. М., 1980).
4. Воробьева-Десятовского (Воробьев-Десятовский В. С. Развитие личных местоимений в индоарийских языках. М.; Л., 1956).
5. Шилдза (Shields K. The role of deictic particles in the IE personal pronoun system. 1994; Idem. Comments on the evolution of the Indo-European personal pronoun system. 1998).
1. Общеславянские местоимения и их структура
Из общего числа славянских местоимений (95) общеславянскими (с соответствующими пометами) оказалось 31 [133] . Это число можно сравнить с соотношением общеславянских примарных партикул (не местоимений) с общим числом примарных партикул славянства (то есть соотношение было 15 к 43), что было продемонстрировано выше.
Ср.: 31/95 = 0,32; 15/43 = 0,348.
Приблизительное (и поразительное!) совпадение соотношения «ядра» и «периферии» в обоих случаях нельзя считать случайным. Иначе говоря, общеславянским является примерно одна треть коммуникативного фонда.
133
Напоминаем, что в данном параграфе не рассматриваются падежные словоформы, которые, конечно, увеличили бы число совпадений.
Однако и здесь сразу же возникают таксономические трудности. В частности, мы не считаем возможным объединить АЗЪ и JA, хотя они явно восходят к одному и тому же элементу (см. главу первую). В «партикульном» плане, как уже подробно разбиралось в главе первой, собственно местоименным является «невидимое» здесь и скрытое m-.
Сложным также оказался вопрос о том, представить ли как самостоятельную единицу общеславянское местоимение къто же, поскольку местоимения с подобными (или аналогичными) графическими наращениями даются во многих Этимологических словарях при явной зависимости от графического представления в том или ином славянском языке. Мы от такого общеславянского местоимения отказались, так как число подобных наращений легко увеличить.