Непобедимый эллин
Шрифт:
Действительно, сражаться уже было решительно не с кем. Ну разве что с выглядывавшим из развороченного окна домика Софоклюсом.
«Неужели кто-то из кентавров угодил в жилище нашего гостеприимного друга? – мысленно посетовал Геракл. – Как нехорошо, однако, получилось!»
Вид у историка был слегка пришибленный, хотя, впрочем, Софоклюс всегда так выглядел, ну разве что глаза таращил поменьше.
– Т-ты чт-то эт-то наделал! – заикаясь и слегка дергая левым глазом, в ужасе вопросил хронист, на четвереньках выбираясь из полуразрушенного дома.
– Как тебе битва? – поинтересовался великий
«Пьяные мерзавцы», тихонько постанывая, гроздями висели на ближайших деревьях. Кое-кто тихо бормотал разнообразные проклятия, но подавляющее большинство безмолвствовало.
– А где Фол? – дружелюбно поинтересовался у хрониста Геракл.
Софоклюса слегка передернуло.
«Всё-таки напился, скотина!» – с неудовольствием подумал сын Зевса, выводя из небольшого сарайчика золотую колесницу.
Сделав над собой титаническое усилие, Софоклюс с большим трудом принял вертикальное положение и, заметно пошатываясь, похромал к остановившейся колеснице.
– Это… – неуверенно промямлил он. – Так говоришь, битва с кентаврами мне не привиделась?
– Нет, не привиделась! – рассмеялся сын Зевса, помогая историку забраться в колесницу.
– Ладно. – Хронист грустно вздохнул. – Тогда ответь мне на один важный вопрос…
– С удовольствием! – благодушно согласился великий герой.
Софоклюс провел дрожащей рукой по влажному лицу:
– Скажи мне, на кой хрен ты забросил в пруд несчастного Фола?
Тут-то до Геракла и дошел во всей своей беспощадности смысл дикого ужаса в глазах историка. По всей видимости, хронист весьма небезосновательно усомнился в здравом рассудке великого героя.
– А я-то всё думаю, – хлопнул себя по лбу сын Зевса, – откуда же мне знаком этот рыжий конский хвост?
Громовержец слегка погрозил буйному сынишке божественным пальцем, затем покачал головой и, повернувшись к Гермесу, приказал связаться с подземным царством Аида.
Гермес достал из складок одежды свой сотиус-мобилис и ткнул пальцем в черную кнопку с белым оскалившимся черепом.
– Алло, Аид, это Гермес! Кентавр Фолу тебя там, на полях асфодела не появлялся? Говоришь, к тебе их сегодня много поступило? Ну, это понятно! Проверь, пожалуйста. Да, Фол… называю по буквам: Флора, Олимп, Лесбос… Что? Ага, спасибо…
Спрятав сотиус, Гермес весело подмигнул хмурому Зевсу:
– Всё в порядке, Эгидодержавный, кентавр Фол у ладьи Харона не появлялся…
Громовержец с облегчением кивнул.
Глава одиннадцатая
ПОДВИГ ШЕСТОЙ: ПОДЗЕМНЫЕ КАНАЛЫ ЦАРЯ АВГИЯ
– Может, записать твою битву с кентаврами как незапланированный подвиг? – предложил щедрый Софоклюс на обратном пути в Тиринф.
– Не нужны мне никакие незапланированные подвиги! – гордо ответил Геракл. – Да и какая тут героика… напился, подрался, обидел друга, брата по кубку.
– Ну, это у нас в Греции обычное дело, – ухмыльнулся историк. – Собрались, выпили, к примеру, на дне рождения. Сплясали, снова выпили, спели чего-нибудь в честь именинника, опять выпили…
– Ну а потом? – полюбопытствовал сын Зевса. – Снова сплясали?
– Нет, – улыбнулся Софоклюс, – поймали именинника и долго били…
– За что?
– Ну как же? Есть такой славный греческий обычай – сколько тебе лет, столько и затрещин. Гостей-то обычно человек пятьдесят, не меньше, а именинник один! Даже если заранее боевой шлем надеть, всё равно больно надают, особенно когда пьяные. Я за всю свою жизнь только на двух чужих днях рождения и присутствовал. У родного брата и у троюродного дедушки. И оба раза именинников отколошматили будь здоров. Брат мой получил пифосом в ухо, когда кому-то из гостей вдруг померещилось, что он спартанский шпион, ну а дедушка… То был его последний день рождения. Девяносто восемь годков ему тогда стукнуло! Ну, и каждый норовил дедку шелабанов отпустить. А гостей-то пришло под две сотни! Совсем затюкали беднягу, вот и не выдержала черепушка. Но зато счастливым дедуган помер, прямо в разгар праздника. А вот в другой раз был я на свадьбе у внучатого племянника…
– Что, и его гости побили?
– Еще как! Эти идиоты с пьяных глаз приняли парня за эфиопа, который тайно пробрался в спальню к новобрачным.
– А он что, черный? – удивился Геракл.
– Кто черный?
– Ну, племянник твой внучатый.
– Да нет, что ты, белый, а тогда вообще был белый как мел, ну, когда вопящие гости в спальню к ним с женой ворвались. Говорят, темнота друг молодежи… но в тот раз эта самая темнота сыграла с моим племянником злую шутку.
– Это же как нужно было упиться!
– Да… – мечтательно произнес Софоклюс, – в былые времена умели гулять, не то что сейчас. Но к тебе, Геракл, это не относится, тебе для того, чтобы совершить очередную героическую глупость, вовсе необязательно выпивать.
– Но-но! – грозно насупился сын Зевса. – Ты это… за языком-то своим следи. Думаешь, раз хронист, то тебе всё можно?
– Ну, не всё, конечно, но многое…
– Кажется, я уже начинаю жалеть, что помог тебе в Дельфах на пороге храма Аполлона.
– Дороги судеб неисповедимы! – с некоторым пафосом воскликнул Софоклюс, ничуть не обидевшись на своего великого спутника. – Мы бы в любом случае, рано или поздно, но встретились. Тебе вот на роду написано совершить двенадцать героических подвигов, а мне в свою очередь было дано высшее повеление эти подвиги переврать.
– Записать! – поправил историка сын Зевса.
– Нет, именно переврать, – настаивал на своем Софоклюс, – я вовсе не оговорился. Ведь записать событие может любой мало-мальски грамотный дурак, а вот представить всё в некоем особо возвышенном свете… такое, знаешь ли, дано не каждому.
– Хвастаешь…
– Отнюдь. Я просто доходчиво объясняю тебе свою скромную роль во всех происходящих вокруг событиях. Ведь я историк! А историк, и я повторяю уже в сто первый раз, это человек прежде всего с творческим полетом мысли. Он великий творец, кормчий всего исторического процесса. Ну сам подумай, что бы было, если бы я взял да и написал об эриманфском хряке всё как есть.