Непокорное Эхо

Будрик Лидия Петровна

– Вы уж не обессудьте! Мы и сами не знаем, куда он мог запропаститься! Право, нам очень неудобно…

Владимир Петрович в гневе метался по двору и не знал, куда идти и где искать сына. Проводив последний экипаж, он призвал к себе конюха и обрушился на Никодима с упреками и угрозами:

– Ты знал, что молодой барин давно не сидел в седле?

– Откуда же мне знать, – оправдывался перед ним старик.

– Угробил кормильца! – кричал на него Громов. – Буяна дал! Да разве ж можно было ему Буяна давать? Он же еще необъезженный!

– Да как же необъезженный, –

напомнил ему Семенов, – вы же сами на нем не раз езживали.

– То я, а-то он! – в гневе наступал на него Владимир Петрович.

Неожиданно из темноты вышел Григорий и сразу успокоил разволновавшегося родителя:

– Простите меня, это я виноват, – сказал он тихо и подошел ближе.

Следом за ним шел и Буян, они остановились, а Григорий Владимирович с сожалением смотрел на старого конюха, понимая, что это из-за него так сильно досталось старику.

– Дед Никодим не мог мне отказать. А мне так хотелось проскакать по лугам, по просторам.

– Разве ж так можно! – шагнул к нему отец, с упреком глядя в его печальные глаза. – Матушка переволновалась! Гости разошлись обиженные! Все хотели с тобой попрощаться, а ты взял и умчался в неизвестность!

– Больше такое не повторится, – заверил его наследник и передал Буяна конюху.

Тот быстро увел жеребца в стойло и поспешил скрыться от грозных очей барина в конюшне.

Какое-то время они стояли молча, глядя в темноте друг на друга, потом Владимир Петрович махнул рукой и первым пошел к дому. За ним шагнул и Григорий, понимая, как сильно он заставил волноваться своих родителей.

Мужчины спешно прошли по тропинке, подошли к крылечку, сразу поднялись по ступенькам на веранду и вошли в дом. А тут их уже ждала разволновавшаяся барыня. Женщина сидела за столом и плакала, а завидев сына целым и невредимым, встала и бросилась к нему, на ходу вытирая платком слезы.

– Гришенька, сыночек ты наш ненаглядный! – запричитала мать и прильнула головой к его груди. – Что же ты нам не сказал ничего? Мы уже не знали, что и думать!

– Простите меня, что причинил вам столько волнений, – виновато смотрел он на родителей.

– А мы и баньку истопили. Думали, попаришься после такого напряженного дня.

– Замечательно! – радостно протянул Григорий, а сам склонился и поцеловал ее в щеку.

– Тогда иди, там тебе все уже приготовили, – облегченно вздохнула Анна Федоровна и погладила сына по лицу своей уставшей рукой. – А потом Варька подаст тебе чаю.

– И от чая не откажусь, – соглашался он на такой приговор и обнял матушку за плечи.

– Ты уж не заставляй нас больше так волноваться, – тихо попросила она.

– Не буду, обещаю, – заверил он свою мудрую мать.

А сам отстранился от нее и с веселым выражением лица, радостный, заспешил обратно на улицу, где старый слуга приготовил ему баньку с березовым веничком и горячей парной…

Эту ночь Григорий почти не спал, он вспоминал эту приятную встречу с такой красивой и умной девочкой. Она появилась так неожиданно и так же внезапно исчезла, не назвав своего имени. Девушка эхо и девушка загадка. Но такая красивая, такая смелая и дерзкая, а ее черные глаза словно два уголечка смотрели на него из темноты. «Кто ты? И где тебя искать? – вздыхал Громов, в темноте поглядывая в потолок. – Вдруг соврала, что из Белогорья? Вдруг завтра уйдет в другое село и ищи ее тогда. Где же тебя найти теперь, голубушка ты моя»? Он долго не мог уснуть, все ворочался, прислушиваясь к голосам за окном. Где-то за селом девушки пели песни и водили хороводы, там было шумно и весело. Но идти туда сейчас мужчина не решился. Знал, что завтра обязательно сходит на луг и познакомится с местной молодежью и, возможно, встретит там свою незнакомку, и обязательно узнает ее имя. Заснул он, когда за окном уже забрезжил голубой дымкой рассвет, и на всю округу горланили горластые петухи…

Наутро Григорий проснулся рано. Немного понежился на пуховой перине, по которой давно соскучился, от души потянулся во все стороны, сразу откинул одеяло и резко встал. Он быстро оделся и вышел из своих покоев в залу. Убедился, что там никого нет и заспешил к выходу.

А сам шагнул на террасу и столкнулся там с сапожником. Чумазый мужчина средних лет, весь в ваксе и совсем Григорию незнакомый, от которого пахло неприятным запахам гуталина, лихо начищал хромовые сапоги, выставляя их рядком один к одному.

Завидев молодого барина, Пантелей встал, раскланялся перед кормильцем и громко сказал:

– Доброго вам здоровьишка, Григорий Владимирович! С приездом вас!

– Спасибо на добром слове, – поблагодарил его Громов. – Чьих будешь?

– Прохоров я. Вот сапожному делу обучен. Сапоги вам чиню, да чищу.

– И шить умеешь?

– Сапоги-то? А как же! – развел тот руками. – Если надобно что, говорите, враз сошью вам самую лучшую обувку.

– Буду знать, – ответил он и спустился по ступенькам вниз.

Там подошел к лавке, на которой стояли ведра с ключевой водой, не раздумывая умылся прямо из ведра, выпрямился, еще раз огляделся по сторонам, никого там не увидел и пошел в конюшню, намереваясь немедленно извиниться перед Никодимом за вчерашнее недоразумение.

Конюх выводил коней в загон и уже вел Буяна. Завидев, как к нему по тропинке быстрым размашистым шагом идет молодой барин, остановился, поджидая его, а сам никак не мог понять, что это ему надобно в столь ранний час в конюшне? Если коней, то приказали бы и ему подали прямо к крылечку хоть экипаж, хоть дрожки, хоть оседланного коня.

Григорий подошел, стал напротив него и серьезно заговорил:

– Ты прости меня, тебе вчера досталось от отца.

– Да что вы, голубчик! – радостно отозвался Семенов. – Я уже и забыл про то!

– Вот и, Слава Богу! – облегченно вздохнул он. – Куда это ты его ведешь?

– В загон, а Ванька их на водопой водит. Вот двух уже сводил, теперь еще двух повел.

– И сейчас он на водопое?

– Повел Гнедую и Малинку, а-то разве ж здесь воды на них напасешься!

– А давай, и я отведу на водопой Буяна?