Нерозначники
Шрифт:
Сердыш уже в судорогах не бьётся, смага больше не печёт, ну и уснул он безмятежно. Добрый знак. Сейчас вот поспит сколько-то, а потом проснётся и высматривать будет, что на зубок положить. Обычное дело. И не станет спать наулёжь да неделями бока отлёживать. Ни к чему это, лишнее совсем.
Мираш прошёлся, мерно помахивая хвостом, довольнёхонький по комнатке, на Оляпку с Елимом глянул. Посмеялся, конечно, маленько.
– - Спите, спите спокойно. Сердышка без вас к жизни вернётся, не сомневайтесь. А ты Елим, как проснёшься, на него и не оглядывайся, а сразу беги кулеш сытный готовь. Да чтобы кость мясистая из
Выждал Мираш ещё немного времени, чтобы врачевание закрепить, и назад сердце своё отозвал. Тут уж для него безболезненно всё случилось, словно и не заметил перемены. Зрение обычное себе сделал и уж собрался было свой образ принять -- хорош, думает, лохмату шубу таскать, -- как вдруг в окно постучали... Крятун это, дозорный, точно зная, что стекло морозное трогать нельзя, к деревянной раме приложился. Да хорошо так, дробно известил.
Мираш разом к окну кинулся. Взобрался передними лапами на подоконник... а стёкла изморозью затянуты -- ничегошеньки не видать. Что делать -- высунул голову через стекло... Ворон стучал, стучал старательно, клюва не жалея, а тут вдруг собачья морда из окна высунулась, через стёкла-то... Ну, он чуть с карниза не брякнулся. Да и свалился бы, но оторопь к месту пригвоздила, за когтистые лапы уцепилась. Только Мираш на него никакого внимания не обратил, сразу интересное на дорожке увидел...
Далеко пока, только-только из лесу люди завиднелись. Мираш сразу Ма-Мара признал, хоть тот человечий облик принял и в одежду другую вырядился. Мудреная вовсе одежда: тулуп на нём, как будто военный, даже лямки какие-то вместо погон, весь зелёно-жёлтого окраса, в пятнах маскировочных. По Суленге все егеря такие носят. Новый вроде как тулуп этот, и унты на Ма-Маре новые, чернота по-над мехом блестит, и гладкая кожа, ни морщин, ни складок каких. Будто только вчера тулуп и обувка у Ма-Мара оказались, на складе получил особом. А вот шапка -- городская, здешние егеря такие и не носят. Вон рядом с Ма-Маром сразу видно -- егерь. Одежда хоть и старая, потрёпанная, а впору подогнана и не вычурно сидит. Этого Мираш не признал: вовсе незнакомое лицо. Старик не старик, а старо выглядит; бородёжка у него коротенькая и редкая, сам весь суховатый, щуплый и росточка невысокого.
У Ма-Мара ружьё на плече висит, а у старика и вовсе два сзади выглядывают. Одно его, казённое, а другое, вишь... Ильи. Сам Илья уже в другой одежде -- на поглядку, охотник вылитый. Егеря его под мышки ухватили и бесчувственного к избушке тартают. Оба запыхались, лица красные, а у старика бородёнка и усы заиндевели.
Мираш, конечно, удивился, однако некогда раздумывать: Елима надо будить, пускай гостей встречает. Верша повернул голову, а там -- крятун, клюв раззявил, глаза выпучил, испуганно таращится, бедолага.
– - Ну, что замолчал?
– - заговорила собачья голова.
– - Стучи, пока не скажу.
Ворон и давай дубасить с удвоенной силой, зачастил, и не остановить его. А Мираш, не мешкая, своё тело вернул и с Елима сон отозвал.
Старик ещё глаза не открыл -- слышит: стучит кто-то в окно, да звонко так, и вместе с тем настырно и тревожно. А до этого сон видел чудной... Будто у него в доме... сразу два Сердыша завелось. И оба здоровёхонькие, по комнате ходят рядышком,
Потом, когда Сердыши всех змей перебили, откуда ни возьмись дятел в красной шапочке прилетел. Высмотрел дерево сохлое на краю поляны, уселся на него, обнял толстенный ствол лапищами и давай по нему барабанить. Щепки -- во все стороны; Сердыши под берёзой собрались, мордахи задрали кверху, на дятла дивуются. Один всё-таки не сдержался... на дерево полез. Но не добрался -- что-то там вдали усмотрел, сверху почудилось что-нито... Ну и спрыгнул вниз. Тут как-то сон и оборвался. Елим и полянку снежную и собак видеть перестал, а стук так и разносится явственно по избе.
Открыл Елим глаза и сразу про Сердыша вспомнил. Приподнялся скоренько с лежанки и на Сердыша взглянул, а тот вроде как неживой уже...
– - Уснул, старый дурак!
– - ругнул себя старик.
Со слезами на глазах опустился на колени возле Сердыша, а он... тёплый и дышит спокойно. Спит. Глаза вдруг открыл, увидел Елима и потянулся, да и лизнул старика в руку... нос-то мокрый и холодный... и глаза ясные, ни кровинки в них, ни мути болезненной.
– - Эхма... Сердышка... живой...
– - заплакал старик, обнял Сердыша за шею, прижался к нему. И Оляпка уже проснулась, закружилась радостно вокруг, весело повизгивая.
А стук ладит и ладит, и ещё пуще завёлся, словно кто подгоняет (известно, кто...).
– - Кто-то стучится, Сердышка. Птица должно какая-нибудь. Пойду гляну, нито раскуделит раму-то.
Елим осторожно положил голову Сердыша, поднялся, держась за поясницу, и зашаркал к окошку. Поскоблил заиндевелое стекло. Стук разом и прекратился. Посмотрел старик в расчищенное пятнышко: ворон от избяной стены отлетел.
– - Эхма, ворон, паслёнье крыло!
– - вскричал Елим.
– - Дурная примета, Сердышка, вовсе худая. Эхма, беда-лебеда, марь белая...
А тут и в дверь постучали.
Елим в испуге на Сердыша смотрит, а сам -- ни с места.
– - К худу, верно, к худу...
В дверь ещё лише заколотили, и уже кличут, и голос как будто знакомый...
– - Елим, дома, что ль?! Открывай скорей, беда у нас!
Елим ахнул, голос-то признал...
– - Михей, ты... что ль?..
– - Да, я, я, открывай скорей!
– - Беда...
– - только и сказал Елим, и кованый крючок откинул.
Дверь распахнулась, и Михей сразу потеснил Елима спиной, утолкал в сторону. Егеря внесли бесчувственного Илью.
– - Живой?
– - оторопел Елим.
– - Да клади пока на пол, -- командовал Михей, не обращая внимания на Елима.
– - Руки, поди, не казённые!
К стеночке они приклонили Илью так-то. Старик Михей в изнеможении глазами ворочает, из груди у него хрипы рвутся. А Ма-Мар очки скоренько протёр, отвернувшись в сторонку и пряча глаза, одел их и растерянно перед собой смотрит. Тоже порядком запыхался, а всё же дыхание придерживает, и словно извиняется. Так и на Елима посмотрел: прости, дескать, нагрянули тут...