Неруда
Шрифт:
В ответ Неруда с самым серьезным видом принялся развивать свою мысль.
«Писатель, загнанный в угол жестоким обществом той эпохи, где царствует дух наживы, писатель, которого не хотят услышать, нередко устремляется на рыночную площадь и там, чтобы привлечь внимание к своему товару, бьет на эффект, запускает голубей под восторженные вопли толпы… Но однажды на исходе безмолвной ночи, перед кроваво-красной утренней зарей, его поверг в отчаяние одинокий лучик света. И он решил сорвать гнетущую тишину… „Я — первый!“ — воскликнул этот себялюбец. „Я — единственный!“ — кричал и кричал он, исходя восторгом. И остался совсем один. Людям надоело слушать его крики».
41. На острова!
На смену ранней молодости, бурной и греховной, пришла пора прислушаться к голосу рассудка. Перед глазами Неруды страшными
Вскоре он добился назначения в Лицей города Анкуд, на острове Чилоэ. И позвал с собой Неруду. «На острова! — мы сказали…»{61} В марте 1923 года Рубен уехал в Мексику по вызову Хосе Васконселоса{62}, который незадолго до этого подписал контракт о работе с Габриэлой Мистраль… Перед самым отъездом Рубена, само собой, устраивается шумная вечеринка на улице Генерала Макенны, в таверне, где всегда пахло жареным мясом. Денег, разумеется, не хватило, чтобы расплатиться за все, что ели и пили. Пришлось оставить в залог жилеты… В мае 1925 года Рубен Асокар вернулся в Чили. Но с приключениями. В порту Кальяо перуанская полиция взяла его под арест, заподозрив в связях с «левыми крамольниками». Три недели он просидел в самой мрачной тюрьме Лимы — жители столицы прозвали ее «Паноптикум». В Вальпараисо Рубен прибыл на японском пароходе «Сею Мару». Сердобольные пассажиры, те, что узнали о его нелепом аресте, собрали ему солидную сумму денег. В Сантьяго разбогатевший Рубен попал около двенадцати ночи. Прямо с вокзала Мапочо он направился в бар «Венеция», который стоит на улице Бандера. Рубену до смерти хотелось увидеть своих друзей. Но не повезло — никого не застал. Тогда он направился в бар «Эль Хоте». Тоже впустую. Он обошел все знакомые бары и рестораны в бесплодных поисках. Как ни печально, но его план отпраздновать свое возвращение в кругу друзей явно провалился. Рухнули надежды на горячий прием… Огорченный Рубен плелся по улице Бандера. И вдруг у церкви видит: прямо на него идет… Неруда. Обрадованные встрече, оба двинулись в свой любимый бар «Венеция». Это была прекрасная встреча настоящих друзей после двухлетней разлуки. Из бара они вдвоем зашагали в Лесной парк — хотелось найти на счастье четырехлистный клевер. А в девять утра направились в Педагогический институт…
Неруда, несмотря на неслыханную популярность книги «Двадцать стихотворений о любви», по-прежнему беден, он еле-еле перебивается. На душе тяжко — не помогает ни громкий успех, ни дифирамбы критики. Его приводит в уныние мысль о том, что жизнь растрачивается попусту. Ему совершенно ясно: или он все круто изменит, или — верная гибель. Поэт сознает, что один этап его жизни завершен и пора одуматься, стать серьезнее во всех отношениях… Не все ладится и в сердечных делах. А что до творчества, то и тут Неруду раздирают сомнения. Новая книга пользуется шумным успехом, это бесспорно. И все же он чувствует, что еще не обрел себя.
И вот в разгар всех этих переживаний поэт соглашается уехать вместе с Рубеном в Анкуд. По пути на остров они останавливаются в Консепсьоне. Рубен решил воспользоваться случаем и повидать своих, а Пабло — встретиться с Альбертиной. В Консепсьоне в это время был и Хоакин Сифуэнтес Сепульведа, автор поэтического сборника «Башня». Он закатил друзьям такой обед, будто один из них — Гаргантюа, а другой — Пантагрюэль… Неруда решил побывать в Темуко. Там произошло шумное объяснение с отцом. «Почему ты бросил университет?» Отца возмущает искренний ответ Пабло. Что это за профессия — писать стихи? Нет, такое в голове не укладывается!
Неруда приезжает в Анкуд вслед за Рубеном. Оба живут в гостинице «Нилсон». Полная перемена декораций! Из нищих они, точно по мановению руки, превращаются в крезов. Еда отменная, сколько хочешь! Они не забывают о голодной братии в Сантьяго и время от времени шлют им целые мешки марисков. «…Не скупясь, во все стороны света, / друзьям посылали мы устриц». В Анкуде поэт писал книгу «Житель и его надежды» и превратился в безупречного секретаря Рубена — он усердно правил контрольные работы учеников лицея, проверял домашние задания… А ближе к ночи оба друга выходили на Гербовую площадь Анкуда и с двух противоположных концов громкими голосами выкрикивали стихи. Один — за бакалавра, другой — за капитана:
Капитан дон Габриэль де ла Луна И бакалавр дон Габриэль де ла Флор бесстрашно бились вместе ночью лунной за блеск прелестных глаз, за нежный взор… [54]Алиса, смуглая девушка с большими глазами, по уши влюбилась в Пабло… В один из дней поэт сказал, задумчиво глядя на Рубена: «Вот бы здесь сшить брюки последнего фасона — „Оксфорд“ и заявиться в них в Сантьяго». Поскольку на острове Чилоэ никто еще не знал об этом крике моды, Неруде пришлось нарисовать брюки для портного: широкие, как у моряков, отвороты — вот что самое главное…
54
Перевод Л. Вышеславского.
Перед отъездом Неруда устроил прощальный вечер, и к нему в гостиницу пожаловало ни много ни мало — человек сто пятьдесят. Весь цвет города. И вот на глазах de tout-Ancud [55] произошла история, которая свидетельствует о том, что и поэтам порой изменяет чутье. Иной раз и они не замечают счастливого для них расположения созвездий. Один из приглашенных, по фамилии Охеда, — он занимался парикмахерским делом и заодно распространял билеты городской лотереи — настойчиво уговаривал Рубена купить последний оставшийся билет. Зная уступчивый характер своего друга, Пабло делал ему всяческие знаки, мол, не бросай впустую деньги. Но Охеда не отступался, он подошел к Рубену снова, и в третий раз, и в четвертый. Когда Рубен полез было за бумажником, Неруда остановил его, сумел отговорить от напрасной траты денег. Дело кончилось тем, что этот билет купили два их приятеля.
55
Всего Анкуда (фр.).
На другой день в восемь утра Неруда сел на пароходик «Кауполикан», который доставил его на материк. В полдень Рубен получил от друга телеграмму из Пуэрто-Монта. В ней говорилось, что на тот последний билет, который Охеда сбыл лишь к полуночи, выпал главный выигрыш — целое состояние, которое обеспечит счастливчиков (если они — с головой) на всю жизнь. Неруда сдобрил текст такими бранными словечками в свой адрес, что диву даешься, как это вытерпел благопристойный телеграф. С той поры друзья на протяжении сорока лет вспоминали об этой истории в любом разговоре. Каждый раз они упоенно фантазировали, как бы повернулась их жизнь, купи Рубен счастливый билет против воли Неруды. Оба, забывая обо всем, предавались игре воображения, строили догадки, придумывали все новые и новые варианты… И сыпались вопросы. Вся наша жизнь пошла бы по-другому? Мы изменили бы самим себе? Из нас получились бы настоящие миллионеры? Ты представляешь себя самодовольным буржуа? Неужели бы мы выставили за дверь поэзию? И не было конца самым неожиданным предположениям по поводу того выигрыша, который им не достался. Но друзья, люди жизнерадостные, отнюдь не сокрушались об упущенных возможностях, наоборот — считали, что им повезло. Еще бы нет! Страшно, даже противно думать, что бы с ними стало, приобрети они этот билет. Они были совершенно убеждены в собственной правоте еще и потому, что хорошо знали о печальной участи тех двух «счастливчиков», которые купили лотерейный билет на прощальном вечере Неруды в гостинице «Нилсон». Один в скором времени наложил на себя руки, а другой разорился дотла, вкладывая деньги в различные предприятия, заведомо обреченные на провал, и в конце концов попал в долговую яму. А всему виной, убежденно говорили друзья, этот злосчастный выигрыш!
42. Отъезд
В прежние годы Неруда, случалось, испытывал глубокое удовлетворение от литературного труда. В двадцать лет он опубликовал книгу, и его захлестнула радость от ощущения творческой удачи. Правда, ненадолго. Говоря об этой книге, поэт утверждал, что ему удалось вернуть высокий смысл забытому слову «искренность».
«Искренность… Пожалуй, все мое творчество определяется этим словом, таким скромным, вышедшим из моды. Его отвергла, затоптала пышно разряженная свита, что покорно следует по пятам горделивой Эстетики и бросает на нее вожделенные взоры».