НеСказка
Шрифт:
– Пошли, коль не шутишь.
Внутри пробирало до жути. Затхло, темно и пусто. На лежбище из бревен, ветками с листьями устланное показывает:
– Кровать, что слаще любой перины. Проще – некуда. На земле поначалу валялся, покуда не было постоянства. Сейчас сплю поверху, чтоб блохи не донимали. Пойдем на кухню.
Привел, а там – сруб стола да пни стоят. Ложки выдолблены из бревен березовых, как и плошки. Гляжу, а на душе скребутся кошки, – как бы оборотень прямо сейчас меня не свежевал. Комок глотаю в горле, ору наверх ему:
– Не густо, дядя. А остальное? Чем развлекаешь себя?
Сел
– Жил я раньше по-совести. Отцу помогал по хозяйству сызмальства. Не знал, что в рабстве. Думал, кормит, ругает и бьет – это любовь. А когда весть пришла о свободе, да народ повалил на вольную сторону путем своим. Понял, что ошибался: живу с иродом, что родства не знает, а желает лишь пользовать и править всем. Ну а как потравить меня решил да в оборотня превратил, так я веру совсем потерял. В бога, душу и лучшее. Силы собрал последние да сбежал. Избрал путь медведя. Теперь в лесу – царь над всем. То теперь моя вотчина и угодья. Охраняю, спасаю зверей, убиваю охотников. Но людского ничего не касаюсь. Электричество-то забирает силу зверскую. А она мне покамест нужна. Отомстить сполна за все измывательства детства и жизни, прожитой зря.
– Ну, раз помнят тебя, значит не было все впустую.
Царь лесной глазами сверкнул, что от мысли сей просветлели. Поднялся медленно, вплотную ко мне подошел и молвил:
– Если ты обманул меня да пришел разнюхивать, знай. Убью, не успеешь моргнуть. Коль уж выбрал медвежий путь, так в лесу тебе – жить.
– А мирных жителей деревни близкой травишь зачем волками? – в лоб ударил я правдой нелестной.
– Чтобы месть и долг утолить кровью тех, кто ничего не делает против таких, как отец. А напротив, все больше плоти и душ невинных дает кровососу. Виновны все.
– Я понял Вас, дядя. Пойду отыщу себе место в лесу. Не жить же мне тут с вами – железами сальными да тереться. Ну, до новых встреч!
И как рванул обратно в деревню. Бегу, а в мыслях, что бой не на жизнь будет, а на смерть. Вот показался дом матери, забегаю, рассказываю. Близка погибель. Но она не ропщет. Зверобоя половник плещет в миску. Но не успевает коснуться зелье губ моих, как раздаются гром и крик.
Вмиг я на улицу – ночь на двор опускается. Месяц старый рогами бросается мне навстречу. Руки трясутся. А вокруг в полном хаосе носятся люди. Дети с бабами прячутся, мужики заряжают ружья. Грохот стоит от рева чудища. Содрогает жилища и землю ужасом. Пробил час. Собою лес затмевая, оборотень идет сюда. Я взгляд бросаю на мать – проститься. И несусь к калитке, разрываю в пути одежду. Только за ветхий забор нога правая перевалилась…
И вывалился я в день. Позади – огромное серое здание с надписью: «Исторический архив». Рядом – подруга из детства курила. От испуга присела, скулит:
– Ты здесь откуда?
Не понимаю я, что творится, в ответ вопрошаю: «а ты?»
– Так… работаю здесь…
В страхе кошмарном, что город вокруг шумит, бегу на своих двоих в поисках входа в деревню. Мимо прохожих, ателье, ресторанов, библиотек, посольства.
Что за сила выбросила меня сюда? Деревню да мать оборотень сейчас растерзает, а я останусь?
Весь покрытый дрожью, солью и едким потом, спустя несколько часов бесплодных поисков, – падаю за столик небольшого кафе.
Сердце бешеное из груди человеческой требует броситься искать дальше. Но ноги дрожат, не слушаются. Нужно понять, куда бежать, что делать.
А в кафе том народу полно. Напротив меня сидят втроем мужики. Молодой посреди, двое – с бородами седыми. Все в камуфляжной военной форме как один. По бокам стоят ружья. Левый среднему говорит.
– Урок колдовства номер четыре. Сегодня учимся читать людей. Это просто. Смотришь между бровей да сквозь темя влезаешь в поток. Там все написано. Пробуй прямо сейчас, вот на нем, – перст указывает на меня.
Молодой щурится. Приподнимается. Зенки, как пятаки, раскрываются. Колдун вскакивает и орет на всю округу:
– Кали Дурга! То же оборотень – медведь! Не человек! Ату его, братья!
Лают собаки. К небу ползет луна. Я вспоминаю, когда и откуда пришел. Без глотка зверобоя ушел на верную смерть. Раздирают ладони – когти. Тело трясется. Шерсть покрывает лицо и спину. Задираю звериную шею, оголяю клыки. Рев из груди сотрясает землю.
Кто-то кричит: «Помогите».
НеСказ 3. «СимБа»
Случилось это о ту пору, когда родился Один что Одиссей. Я делами своими уж было занялся: пусть и Солнцеликий, но крыс да мышей ловить – прерогатива. Промышлял днем охотой. Ночью спускался под землю. Да Оком одним приглядывал за порогом аномальной зоны. И вот однажды мать Джея нашего принесла в дом котенка нового.
Где откопала – молчит. С виду – плешивый, никчемный, нечистый, как черт. Отмыли, а тот – первого снега лучистее. Даже Барс Нежный от зависти гложет усы. А уши, хвост и носки на лапах не отмываются. Окрас на них затмевает цвет дыма сивого, как у ТинПу. Маска серая на лице, как у енота мифического. В общем, в шоке семейство от огарка такого мистического. А глаза… Тут даже я забыл буквы местного языка. Как небесный звенящий колокол после грозы, расписан следами молниями. Понял – парень не из простых. Но не видно ни зги среди красоты ослепительной. Отлавливаю вредителей. Время расставит все по своим местам. Присмотрю за ним.
Однажды уж солнце за край закатилось – случись притащиться гостю. Дверь сносит с петель, стучится, кряхтит. Эка невидаль – без предупреждения под луною ломиться в аномальную зону. Все на исходных. Впускаем, ба! То НеВещий Олег. Вот если бы вспомнил себя, перестал над женой глумиться да брюхо растить, – был бы могучим, как издревле. Ну, а так – призрак былого великого звания.
– Хомяка схоронить у вас мне надобно.
Тут Джей с матерью поперхнулись, переглянулись. Кукухой потомок двинулся. Огород-то попутал с погостом. Угостили болезного чаем да молоком. Объяснили, что неуместно. Тот на своем стоит, сидит, вернее. Сала развесил. С места не сдвинется, покамест не выроет яму для грызуна. Даже я тут, признаться, задумался о здоровье ума.
– Мы, конечно, тебе соболезнуем, но почему здесь-то? Не в своем дворе, не в родительском?
НеВещий достал коробку с трупом и держит бережно. Будто то не хомяк, а товарищ его по складкам тела.
– То был любимый питомец жены моей. Пусть не знает. Скажу, что сбежал, не лишу надежды.
Джей мой выдохнул и отвечал.
– Стоило, прежде всего, подумать, чем на сей порог ступать. Надежду-то здесь и принято оставлять. Ну, да поздно уже, пошли. Только сам хорони. Я тебе не проводник.