Нестор
Шрифт:
Ожилаури стряхнул остатки сна, понял в чем было дело и попытался сгладить конфликт. Он был хорошо знаком с поездными ворами, встречал их в притоне Одинокова, поэтому знал, что это люди вспыльчивые, любят цепляться к словам, не прощают обид, а потому часто мстят исподтишка.
– Давай не будем здесь разбираться. Идите своей дорогой. – сказал он.
Прыг не собирался уступать этим мальчишкам, но быстро смекнул, что расклад не в его пользу. Двое, Васадзе и Зервас, уже встали, да еще трое напряглись, готовые вступиться за своего. Итого пятеро против него и Скока. Не справиться.
– Скоро встретимся. Там и разберемся. – с ненавистью пообещал он и растолкал людей.
– Так встретились ведь уже! – задиристо крикнул Зервас в спину Прыг-Скоку.
Люди с разочарованием расходились по местам, ожидаемого представления не получилось.
Ожилаури не упустил возможности развить тему.
– С ними нельзя так. Это же мойщики – вокзальные воры. Они держат баны и поезда. Это их работа. Вы думаете они вот так вдвоем ходят. За ними целая сеть. Все направления и перегоны поделены на участки, где работают свои поездные карманники. Это их места кормежки и никто не может работать на их территории. От залетных они избавляются, побьют как следует, отнимут все. А могут и убить. Очень жестокие.
– Если б я не заметил, они унесли бы твою сумку. Не надо было говорить? – удивился Васадзе.
– Можно было сказать то же самое в более вежливой форме. – сказал Иосава.
– С ворами вежливо?
– А что делать? Ты же видишь, сейчас их время.
– Не надо ни во что вмешиваться. Главное добраться до дома. – Ревишвили поддержал Иосава.
– Да ну их всех к черту! – воскликнул Зервас. – Чем больше мы будем их бояться, тем смелее они станут. Перелом за перелом, око за око.
– Как он повредил тело человека, так и ему надо сделать. – продолжил цитату библии Васадзе.
– Это же талион. – наконец воспользовался своими юридическими познаниями Ожилаури. – Где вы живете? Двадцатый век на дворе, а вы о законе возмездия.
– Так ведь сейчас у нас сплошное беззаконие. Все делают, что хотят, а когда законов нет, люди начинают жить по первобытным правилам. – сказал Зервас.
– Законы есть всегда, просто их не всегда выполняют. – поправил Ожилаури. – Даже у большевиков они есть, странные, жестокие, но есть.
– Сейчас действует один, главный закон – закон большого револьвера. – сказал Васадзе.
– Это точно! – рассмеялся Зервас, вспомнив петроградское приключение. Он протянул Васадзе правую руку открытой ладонью вверх. Нико улыбнулся этому оставленному в тифлисском детстве знаку одобрения и шлепнул сверху своей ладонью.
Уже совсем стемнело, когда прокравшись вдоль Троицкой слободы поезд въехал на железнодорожную станцию Воронежа. Однако двухэтажное здание вокзала осталось в стороне, состав остановили поодаль, на запасных путях. На это никто не обратил внимания. Началась обычная привокзальная сутолока. Кто-то выгружался и спешил в город, другие наоборот пытались устроиться на освободившихся местах. Люди метались в поисках воды и укромных мест. Тут же вертелись торговцы едой и вездесущие вокзальные жулики.
– Вообще-то, на сколько я помню карту железной дороги, если мы едем до Ростова, то в Воронеж мы не должны были заезжать. Он должен был остаться в стороне, а мы через станцию Раздельную дальше на юг. – сказал Зервас.
– Наверное маршруты изменили и мы будем заезжать во все города, какие встретятся по дороге. – высказал свое мнение Иосава.
– Эээ! Так мы только через месяц доберемся до дома. – Ревишвили уже подсчитывал, хватит ли ему денег.
– Ну, месяц не месяц, но недельки две точно. – сказал Иосава.
Васадзе оставили караулить вещи, а остальные вышли из вагона.
2
Не смотря на то, что наступила ночь, жизнь на железнодорожных путях кипела. От состава отцепили локомотив и куда-то отогнали. Рядом по рельсам прогрохотали и остановились пустые товарные вагоны, в которых были устроены трехэтажные нары. Дальше, в сторону здания вокзала, стоял еще один смешанный состав из вагонов и открытых платформ. Там мешались военные в кожаных куртках и суконных френчах, красноармейцы, солдаты недавно созданной Рабоче-Крестьянской Красной Армии, в папахах и помятых фуражках, кавалеристы, в поводу ведущие своих лошадей. На телегах подвозили какие-то тяжелые ящики. Стучали молотки и топоры, к товарным вагонам и открытым платформам пристраивались деревянные сходни. Шум и суета не прекращались до рассвета. А утром пассажиры московского поезда были разбужены громким стуком. Вдоль вагонов ходили красноармейцы, стучали прикладами и зычно кричали.
– Все выходим! Поезд дальше не идет! Выходим!
Несмотря на крик, недоумение и недовольство пассажиров, вагоны освободили быстро и перед возмущенной толпой выступил командир в фуражке с красной звездой, который усталым обыденным голосом объяснил, что дороги на Ростов нет, там сейчас германские войска, их поезд реквизирован на нужды Красной Армии, в случае неповиновения или эксцессов расстреливать будут на месте, а так, идите куда хотите и добирайтесь до ваших мест, как угодно.
Здание вокзала было забито людьми, которые чего-то ждали, каких-то несуществующих поездов, неопределенных обещаний, несбыточных надежд. Люди порасторопней, которые надеялись только на свои силы, уже договаривались с крестьянскими подводами, на привокзальной площади, составляли караваны и устремлялись к родным местам на свой страх и риск. Увы, до Кавказа было слишком далеко.
Разошедшиеся по всей станции друзья, собрались, как и договаривались, через час на площади у входа в здание вокзала. Каждый принес свою долю информации.
– С Ростовом ничего не понятно. – начал рассказывать Фома Ревишвили. – То там казаки, то немцы, то красные. Кто там сейчас тоже не ясно. Ясно, только, что туда лучше не соваться, там мы не пройдем. Поезда туда не ходят, а до Ростова почти четыреста семьдесят верст.
– Пятьсот километров. – поправил Зервас.
– А еще мне сказал один, – продолжил Фома. – полтора месяца назад, под Армавиром, большевики остановили поезд, высадили оттуда всех и расстреляли.
– Вранье, не может быть. Кто тебе такие глупости сказал? – возмутились ребята.
– Кто мне это рассказал, сам и был в той поездной бригаде. Говорит, своими глазами видел. Всех мужчин перестреляли, даже совсем молодых, студентов, не пожалели.
То, что рассказал Ревишвили, не было из ряда вон выходящей историей, люди уже привыкли к расстрелам по любому поводу. В борьбе за власть все предпочитали расстрелять десятерых, если подозревали хотя бы одного из них. На выяснения времени не было.