Несвершенное
Шрифт:
— Я не хотел… — начал Джаред, но она не отпускала его.
— Ты не ударил меня, — сказала Лиллиан. — Тебе приснился кошмар. Я была единственной, кто оказался здесь, пока ты размахивал руками. Я знала, во что ввязываюсь. Я уже имела дело с детьми, у которых были кошмары.
— Боже мой, тетя Лиллиан, — сказал Джаред, и она отпустила его руку, чтобы он мог стереть сердитое выражение со своего лица. — Это ты, наверное, дарила детям эти кошмары, — добавил он осуждающе.
Тетя Лиллиан пожала плечами, как бы признавая, что она, в свое время, могла наградить
Она была одета в одну из объемных, белых, фланелевых ночных рубашек Марты Райт, висящую на ней, как пушистый шатер. Ее длинные светлые волосы ниспадали по спине водопадом, слишком заманчивые для ребенка, чтобы запутаться в них. Она должна была выглядеть, как его мать, но ее лицо было слишком спокойным для этого, ее рот всегда был твердым и никогда уязвимым, ее спина держалась прямо, как если бы она балансировала с невидимой книгой на голове. Ее взгляд был тверд, словно у солдата с оружием в руках. Его мать была мертва. Тетя Лиллиан никогда не была на нее похожа.
— Что тебе снилось?
— Твой муж, который хоронил меня заживо, — ворчливо доложил Джаред.
Он почувствовал себя не в своей тарелке мгновение спустя, думая о том, что был похоронен с парнем, которого любила тетя Лиллиан.
— Я сожалею, — слишком поспешно сказал он опять.
— Не извиняйся, — ответила тетя Лиллиан. — Мне не нравится, что ты повесил голову, словно побитый зверь. Ты не ударил меня, и ты никогда не ударишь меня. И ее бы ты никогда не ударил.
Джаред вздрогнул.
— Ее?
— Розалинду, — сказала Лиллиан, и Джаред снова невольно вздрогнул, как побитая собака, слыша строгий голос тетки и видя ее неодобрительное лицо. — Другие люди обижали ее, — продолжала говорить она. — И другие люди делали больно тебе. И вы оба озлобились, и, может быть, вы оба были напуганы, но, несмотря ни на какие твои мрачные мысли, ты не причинил бы ей боли. Кто-то иной смог навредить ей. Не трать время, обвиняя себя, когда ты можешь потратить время на разработку плана по уничтожению наших врагов.
— Мы могли бы вышить этот девиз на подушке, а тетя Лиллиан? — спросил Джаред.
Лиллиан приподняла бровь.
— Ты можешь неудачно шутить столько, сколько тебе вздумается, Джаред. Мне правда наплевать. Но прекрати быть таким нелепым.
Она протянула руку и коснулась его лица, проведя прохладной рукой по линии его шрама. Он упирался спиной в изголовье кровати и не знал, как ему увернуться от нее, чтобы это не было столь очевидным.
— Полагаю, ты веришь, что можешь уничтожить все, до чего дотронешься, — сказала тетя Лиллиан. — Поверь в себя. Ты Линберн. Я считаю, что ты уничтожаешь только то, что хочешь уничтожить.
Роб тоже Линберн. Его мать была Линберн, и она знала, на какую ярость и ненависть он был способен.
— Я становлюсь… по-настоящему злым, — сказал Джаред и сглотнул.
— Так же, как и я, — ответила Лиллиан. — Я убью любого, кто обидит то, что принадлежит мне, защищая это. Я бы убила любого, кто обидит тебя. Ты не должен походить на Роба или на того человека, которого считал своим отцом. Ты можешь быть похожим на меня.
Джаред помолчал.
— Все хорошо, тетя Лиллиан, — сказал он, понизив голос. Он сглотнул и позволил своей щеке остаться на мгновение прижатой к ее ладони, а потом поднял на нее глаза. — Кроме того, что ты жуткая.
Тетя Лиллиан обвила руками его шею, а потом села на подушку рядом с ним.
— Так и ты можешь стать жутким. Но это не означает, что ты должен быть нелюбимым или непрощенным.
Тетя Лиллиан погубила собственных чародеев без злого умысла. Она была такой же разрушительной силой, как и Роб. Джаред не хотел говорить ей это, хотя не только потому, что не хотел причинить ей боль. Его мать заставила его поверить, что, будучи Линберном, он был рожден уничтожать и никогда не быть любимым. Тетя Лиллиан же говорила ему, что он может быть любимым, даже если был ураганом, которым, как сказала его мать, он был рожден. Он хотел услышать об этом намного больше, чем о чем бы то ни было еще. Наверное, это делало его таким же жутким.
Она положила свою светлую голову на плечо Джареда. Джаред понятия не имел, что он должен был делать с этим. Когда он обнял Лиллиан, ее плечи оказались ужасно худыми, она прижалась к нему, так что, возможно, он все сделал правильно.
— Я люблю тебя, — сказала тетя Лиллиан. — И я сожалею, что ты был заживо погребен. Я надеюсь, ты быстро оправишься после этого.
Она погладила его руку. Дверь открылась, даже скрип петель извинялся.
— Прости, если я отвлекаю тебя. Я мог… — сказал Эш неуверенно. — Я чувствовал, что ты был расстроен.
— Тоже мне, детки с телепатической связью, — саркастически произнесла Лиллиан. — Я услышала его вопли, когда он спал.
Джаред поспорил бы насчет точности ее формулировки, но предположил, что тогда бы заработал запатентованный тетей Лиллиан взгляд, сочетающий безразличие и высокомерие, каким могут смотреть только кошки. Вместо этого он посмотрел на Эша, смущенно стоящего на пороге комнаты, склонив голову. Золотой ореол его волос услужливо подсвечивали коридорные лампы. Он придерживал руку, и Джаред почувствовал себя виноватым в том, что причинил ему вред, хотя он и видел, что Лиллиан исцелила его.
Джаред ощущал еще кое-что, эти чувства не принадлежали ему: вихрь сконфуженных эмоций Эша, а за ним… что-то мерцало, возможно, что-то большее. Может быть, это была только иллюзия, вызванная его собственными чаяниями.
Эта связь не была похожа на связь с Кэми. Он не мог мысленно разговаривать с Эшем и, честно говоря, ему было не совсем комфортно ощущать его эмоции в ответ на свои: это казалось таким же неприятным, как кетчуп на глазунье. Но он мог чувствовать, что чувствовал Эш по отношению к нему. Он предполагал, хотя и знал, что Эш пытался сгладить отношения между ними. Но некие недоверие и страх, и гнев, неясно бурлящие в Эше, что он чувствовал, были сродни крови в воде. И они могли быть направлены на него, но это было не так.