Нет у меня другой печали
Шрифт:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Рыбачим?
— Рыбачим.
— Клюет?
— Клюет.
Мы закуриваем сами и угощаем рыболова. Рука у него заскорузлая, почерневшая от солнца и потрескавшаяся. Он мнет, вертит в пальцах литовскую сигарету и подымает на нас глаза. В них без труда можно прочесть и удивление, и явственный вопрос.
— С Узаса спускаемся. Из геологической партии.
— А-а, — протягивает рыбак и закуривает.
— Далеко ли до деревни?
— Еще малость.
— Сколько?
— Геологи — и без карты! — замечает человек.
— Мы не геологи.
— А только что говорили — геологи.
— Ничего подобного. Мы говорили, что из геологической партии.
— Ну вот, — говорит он и, послюнявив тупой палец, гасит сигарету. Окурок прячет в карман и спрашивает: — Так откуда вы будете?
— Мы же говорили.
— Не расслышал.
В его вопросах таилось недоверие, он задавал их с какой-то иронией. Мы почувствовали это и переглянулись: в чем дело? Заметив наши взгляды, человек свистнул. Мы увидели, как закачался густой кустарник, услышали, как затрещали ветви. И хотя из кустов никто не вылез, можно было не сомневаться, что там прячется не один человек. Мы принялись терпеливо рассказывать: кто мы, откуда, куда направляемся и что нас интересует.
— А вы из этой деревни?
— Нет, — ответил рыболов.
— Тоже путешественник?
Он как-то криво усмехнулся и в свою очередь спросил:
— Разве не видите, кто я?
Простая рабочая одежда, загорелое лицо с ястребиным носом и черными глазами. Человек как человек. Сотни, тысячи таких лиц. Разве только на левой щеке — небольшой, давно зарубцевавшийся шрам.
— На лбу не написано, — улыбаемся мы.
Рыбак снимает кепку, и в его черных глазах начинают прыгать веселые чертики. Голова наголо острижена.
— Заключенный, — выдержав паузу, говорит он.
Из кустов выбираются еще несколько человек. Все одинаково одеты. Все бритоголовые.
— А я на вас черт те что подумал, — благодушно признается рыболов и тут же поясняет: — Откуда мне знать? Слышу, по-русски говорят, но так, как немцы в кинофильмах. А газеты пишут, что к нам тут всякие лезут… Ну сами понимаете…
Понимаем, чего уж тут не понять! И хотя улыбки наши выглядели, должно быть, преглупейшим образом, мы тем не менее постарались улыбнуться.
Заключенные рассмеялись — громко и непринужденно, как смеются только в большом лесу.
— Может, крючками богаты? — спросил удильщик.
Этого добра у нас вдоволь. Порывшись в своих узлах, мы надолго обеспечили рыбаков не только крючками, но и леской и свинцом для грузил. Пока мы все это доставали, они рассказывали, кто за что «сидит», сколько еще осталось «отбыть». Один польстился на чужое, другой в драку ввязался, а господь, на беду, наградил его пудовым кулачищем, третий, сбив замок, «устроил переучет» в каком-то складе…
— Охрана разрешает рыбачить?
— Какая охрана? — удивились они.
— Нет никакой охраны, — объяснил рыболов. — Косим сено для колхоза. Без охраны… Каждые два-три дня получаем оттуда продукты, а живем здесь. Поставили навес, плиту сложили, чего же больше? Лето — не зима: везде постель…
— Что ты им зубы заговариваешь? — прервал его кто-то из заключенных. — Лучше пригласи людей переночевать. Посмотрят, как мы тут живем. Небось не каждый день с арестантами спать приходится?
— Оставайтесь, парни. Уху вот сварим. Посумерничаем, — улыбнулся бархатными глазами рыбак.
Но мы стали дружно отнекиваться:
— Нет, нет, нет… Очень приятно, только мы никак не можем, торопимся…
— Поговорили бы…
— Нет, нет. Пока еще не стемнело — надо плыть.
— Да успеете…
— Спасибо, спасибо, но никак нельзя.
— Полдня туда, полдня сюда — невелика разница!
— Нет, нет! И так опаздываем.
— Уху сварим…
— Спасибо, спасибо. Прощайте!
Диалог продолжался, пока мы не вывели плот на быстрину. Как только течение подхватило нас, заключенные замолчали, видя, что все уговоры напрасны. Они сидели, скрестив руки на груди, и провожали нас глазами. Печальными, очень выразительными глазами.
Мы плыли молча, стараясь не смотреть друг на друга. Плыли быстро, усердно работая длинными шестами, лавируя среди окаймленных пеной камней. Плыли так, словно за нами гнался кто-то, от кого нельзя убежать. Этот «кто-то» плыл вместе с нами.
В потемках, когда стало невозможно что-либо различить, мы остановились. Все так же молча, не глядя друг на друга, перетащили на берег вещи, поставили палатку, сварили ужин и легли.
Но заснуть никто не мог.
Добрый час ворочались мы с боку на бок. Наконец кто-то сказал:
— Черт возьми! Не всякая мудрость хороша.
— Что ты имеешь в виду?
— Да вот говорят же: осторожность — не позор… А выходит…
Мы не ответили.
Поднялись рано. Солнце еще не взошло, густой туман висел над рекой. Вытащили спиннинг: вдруг повезет на тайменя. Просидели с полчаса, и все без толку. Не клевало. Внезапно послышался лошадиный топот на другом берегу. В утренней тиши копыта гремели так, будто кто-то бил молотом по наковальне. Завидев нас, всадники остановились.
— Что же ночевать-то не остались?
Мы узнали вчерашних заключенных.
— Думали, успеем в деревню до вечера.
Они не сразу отъехали. На фоне огромной скалы, окутанные предрассветной мглой, их фигуры казались высеченными из камня.
— Ну что ж, счастливо добраться!
В самом деле была в этом пожелании издевка и презрение или нам только почудилось — не знаю… Во всяком случае, мы промолчали.
А они поехали дальше. И долго еще эхо повторяло стук копыт в тесной долине Мрас-Су.