Нет у меня другой печали
Шрифт:
— А вы знаете, что меня жена бросила?
Мы сказали, что все знаем.
Он окинул нас взглядом и опустил голову. Мы снова сели, не собираясь уже никуда идти.
— Вот думаю, может, сходить к ней?.. Отсюда до Таштагола несколько километров.
— Зачем ты пойдешь? Сыпать соль на раны? Она, наверно, знала, что делала. Время у нее было все обдумать. Что изменится, если ты придешь?
— Ничего, — кивнул Женя. — Этот кувшин уже никто не склеит. Даже она сама… Если бы и захотела…
Мы молчали. Немного погодя он добавил:
— Конечно, ничего она мне не скажет…
На следующее утро мы наконец вылетели. Прибыли в верховье небольшой речушки Узас. Лагерь — несколько палаток подле одинокой усадьбы шорца-охотника.
Не один десяток километров прошли мы с тех пор вместе с Женей, не один вечер провели вместе у костра, но ни разу больше ни он, ни мы не подымали разговора о его бывшей жене. Я видел, как он, утомленный долгим рабочим днем, сидит понурившись, и у меня в сознании возникало двустишие Паулюса Ширвиса:
…Обойди меня как мертвого, Как камень обойди!А сейчас Женя пел. Пел вместе со всеми о геологах, о том, что путь их далек и долог и что нельзя им свернуть назад. Этот припев он подхватывал особенно рьяно. Столько упрямства, граничащего едва ли не со злостью, вкладывал он в слова песни, будто хотел непременно убедить кого-то. А может, самого себя. Я наблюдал за ним и, казалось, угадывал, что происходит в душе у этого человека.
Когда все уже разбрелись по палаткам, Евгений присел возле меня на камень.
— Значит, плывете?
— Плывем… Может, еще застанем Генрикаса.
— Сидаугаса?
Я кивнул.
— Славный парень, — помолчав, сказал Женя и добавил: — Стопроцентный геолог.
Генрикас Сидаугас — литовец, уже пятый год работает в Горной Шории. Забегая вперед, скажу, что нам так и не довелось с ним встретиться.
— Дома семья ждет? — снова спросил Женя и сам же ответил: — Человека должен кто-нибудь ждать. Иначе нельзя.
Я почувствовал, что сейчас, перед нашим отъездом, он хочет наконец высказаться, хочет поделиться всем, что скопилось на душе, и поэтому молчал, опасаясь неосторожным словом спугнуть его откровенность.
— Знаешь, это ведь у меня была уже вторая жена…
Вот как. Я ничего об этом не слышал.
Женя с трудом, словно не говорил, а камни ворочал, поведал мне историю своей жизни.
Едва окончив учебу, он женился. До этого они три года дружили. Вскоре получил назначение в Заполярный Урал. Звал ее ехать вместе, но она отказалась. Поехал один. Переписывались. Письма от нее приходили все реже. Наконец получил последнее. Она писала, что не имеет права похоронить себя заживо в каком-то медвежьем углу, что такая, жизнь не для нее, что есть человек, который предлагает ей светлое будущее в Москве, и что в конце концов каждый сам выбирает, как ему лучше прожить свою единственную неповторимую жизнь. На том и разошлись. Он остался в Заполярье, она — в Москве.
— Видно, под несчастливой звездой я родился, — невесело усмехнулся Женя, заканчивая свой рассказ.
— Ты серьезно? — спросил я.
— И да, и нет, — ответил он.
Я не стал больше расспрашивать. Евгений, должно быть, один из тех людей, которые видят свой жизненный путь до последнего вершка. Никакая сила не может свернуть их с этого пути. Женин путь — трудный путь геолога. Наполненный и тревогами исканий, и радостью находок, и горечью разочарований. Если человек знает, чего хочет от жизни, он уже счастлив. Именно эта уверенность в правильности своего выбора поддерживает Евгения, не дает потерять равновесие. А все остальное придет когда-нибудь. Было бы величайшей несправедливостью, если бы такой человек, как Женька, остался одиноким.
Мы подымаемся и идем к Жене в палатку послушать последние известия.
Батарейный радиоприемник тускло посвечивает шкалой на перевернутом ящике.
Женя ложится на спальный мешок. Клара незаметно прошмыгнула в палатку, села рядом с Женькой и, обхватив руками колени, застыла. Я смотрю на темный силуэт ее фигуры, на живые глаза, поблескивающие в скудном свете приемника, смотрю на развалившегося в углу Женю и думаю: почему мы порой упорно не замечаем чудеснейших людей, живущих рядом с нами, почему ищем счастья где-то вдали? Мне хочется встряхнуть Женю за плечо и сказать:
— Ты что — не видишь? Вот она — твоя звезда!
Мы еще долго сидели в ту ночь в Жениной палатке. Говорили о том о сем, Клара принялась рассказывать о себе. Ее отец известный биолог. Всю свою жизнь он посвятил Сибири. В 1947 году по его инициативе в Горную Шорию были завезены соболи, которые отлично здесь акклиматизировались. Дочь пошла по стопам отца. Окончила Томский геологический институт, четыре года проработала в Горном Алтае, а теперь уже третий год трудится здесь, в Шории.
— И никуда в другое место не хочу! — закончила Клара.
Мы помолчали. Девушка встала, поглядела на Евгения:
— Хочешь чаю?
Женька не откликнулся. Мы прислушались и услыхали его ровное, спокойное дыхание.
— Ну что ж, пойду и я. Спокойной вам ночи. Добрых снов, — Клара протянула свою маленькую сухую ладонь.
— И тебе, Клара. И тебе, дорогая!
Я хотел добавить, что от всего сердца желаю ей счастья. Но к чему громкие слова? Такие люди, как Клара, добьются своего. В конце концов люди, достойные счастья, рано или поздно находят друг друга.
Покосившаяся избенка Тудыгеша стоит, приткнувшись к отвесной горе, словно боится упасть в бурную речку. Возле домика — клочок обрабатываемой земли, между грядок несколько ульев. Мы почти каждый день покупаем у Тудыгеша свежий мед и, естественно, успели подружиться. Приходим под вечер, садимся перед крыльцом на плоский, отшлифованный ветрами камень и ждем, пока Тудыгеш наполнит медом нашу банку.
Вечер спокойный, безветренный. По ущельям ползет туман. Тихо. Так тихо, что даже отсюда слышно, как в лагере ребята ругают Валю, повариху: опять она пересолила ужин.