Нет
Шрифт:
– Ну, видишь? Я же говорил тебе, что его нет…
Сережа вспыхнул:
– Да, как нет! Вот же его показывали! И там, и там, и там! Везде он! Везде!
Будайкин скривился:
– Э-э-э, какой ты… П. как раз потому и нет, потому что он везде… А, как думаешь, Сережа?
– Да, есть он, есть! – крикнул Сережа в отчаянии и вышел к шлагбауму. Теперь оставалось только ждать шефа, но и в его возможностях, после эксперимента с новостями, Сережа уже сомневался. Что он мог, собственно говоря, сделать? Семеныч же не кукла и не робот: не переключишь нужную кнопку и все – готово: П. есть, иди работай, старый хрен! Нет, тут человек. И если для человека П. нет, не так просто его вернуть ему обратно, если он вообще, конечно, когда-нибудь был…
На этой мысли Сережа замер. «Так, стоп! Это что такое?» – спросил сам себя Сережа и беспокойно туда-сюда зашагал вдоль шлагбаума. Этот бред Семеныча – зараза какая-то, решил про себя Сережа
Шефа тоже звали Сережа. Про себя Будайкин именовал обоих Сережа Большой и Сережа Маленький. Хотя и по росту, и по возрасту различий было не так уж и много. Шефу было вроде как двадцать пять с копейками. Но только он был генеральским сыном, и это все сразу меняло. Увеличивало рост – он реально казался и Будайкину, и Волохову очень высоким – и вес, в смысле влияния. В физическом смысле, шеф был в прекрасной, прямо плейбойской форме.
Сережа Большой, как, верно, и большинство сыновей генералов, любил две вещи: во-первых, как можно чаще упоминать в разговоре отца и, во-вторых, как можно реже с ним видеться. Упомянул отца Сережа Большой последний раз где-то за пару километров до шлагбаума, благополучно закончив тем разговор с не в меру ретивым гаишником, а не виделся с отцом – надо сказать, к взаимному удовлетворению – уже с месяц и надеялся продержаться еще неделю вплоть до самого дня рождения, на котором появление отца, вследствие его финансовой составляющей, пожалуй, единственный раз в году было очень даже кстати.
История с Будайкиным ни в малой степени не взволновала Большого. Под его непосредственным контролем было десять точек – бизнес этот был давним подарком отца на совершеннолетие – и случалось на них всякое. Подумаешь, П. нет. Бывало и похуже, груз там пропадал или драка, а то и стрельба из табельного. Тогда папу приходилось не только упоминать, но и даже ему звонить, чего Сережа Большой не любил. Папа сам генеральским сыном не был и вышел из простых участковых и говорил на очень, ну, очень конкретном языке, от которого у Сережи всегда выступал пот на спине и начинала болеть голова, а любой, даже самый малый дискомфорт он не любил и всячески его избегал. Отец же был сплошным дискомфортом, и не только для него, но с этим приходилось мириться и потеть. Но сейчас, сигналя будто заснувшему у шлагбаума второму номеру, Сережа Большой об этом не думал – поводов для дискомфорта не было и как бы совсем не предвиделось. Когда второй номер, наконец, вышел из штопора, Сережа, уже проезжая мимо, отметил его убитое состояние, что было более чем объяснимо, смена уже неделю работала без двоих. Вообще, интересно, как он на ногах стоит, хотя по идее его тут и быть не должно. Паркуясь, Большой бросил взгляд на список и удостоверился в своей цепкой памяти: на главном входе должен быть первый номер. А, ну у него же П. нет, какая работа, хмыкнул, выходя из машины Большой. Окинув хозяйским взглядом объект, он отметил, что других видимых причин для беспокойства нет.
Сережа Маленький встретил шефа у входа на КПП:
– Здравствуйте, Сергей Леонидович…
Но ничего дельного Волохов сказать не успел, так как шеф начал с места в карьер:
– Где первый? Здесь?
– Здесь.
– Угу. Разберемся… Смотри вон, что пялишься?
Большой Сережа прошел на пост, а Маленькому пришлось пропустить одну за другой три фуры, прежде чем он, спеша быть свидетелем, прибежал следом и застал шефа сидящим прямо напротив Будайкина в крайне озадаченном, близком к означенному выше дискомфорту состоянии. Он не то чтобы был удивлен, нет, он попросту был разбит аргументами первого номера и вроде бы только машинально кивал ему в ответ:
– …и вот, мальчик, такие дела. Нет П. – выходит и всех вас нет. Всех начальников. И папки твоего, генерала, и тебя подавно. Всех приказывателей до единого. Похерилось племя ваше, на хрен моржовый пошло и заткнулось. Такие дела, мальчик. А ты тут разбираться приехал, перец жухлый! Эх!
Махнул рукой Будайкин напоследок и, отвернувшись от Большого, уставился в окно. У Маленького выступила испарина на лбу, и он чуть приподнял фуражку за козырек. Большой посмотрел на него, и тут Маленький понял, что несколько
– Ты вот что, наверное, думаешь, мальчик, – шефа крайне коробило такое обращение еще и потому, что его так всегда называл отец, – я сошел с ума, да? Сидит вот тут перед тобой старый пень, отставной прапор, и городит, не знает что? Да? Хрен угадал. Нет его и не было никогда. Все. Финиш. Ты пойми, мальчик мой, – «мой» отец Большого добавлял в особых, очень неприятных случаях, так что шеф еще более напрягся, но усидел на месте и промолчал, – дело ведь не в том, что П. нет, и не было…
Будайкин сошел на шепот и вплотную наклонился к Сереже (так отец делал, ну, в совсем жопошных ситуациях, так что и теперь капелька пота все-таки появилась на спине Большого и поползла груженным вагоном вниз будто вверх).
– А в чем?
Сережа сглотнул слюну – дискомфорт был пока еще капелькой, но грозил, грозил стать редкой мокрой рубашкой:
– В чем? – переспросил Будайкин и наклонился еще ближе и вдруг схватил Большого за нос.
– Вот в этом, мальчик мой, в этом…
Владимир Семенович покрутил нос Большого пальцами, сжал его легонько и отпустил. Отвернувшись к окну, он, вызвав вторую и третью капельки на спину Большого, засвистел. Большой прислушался, узнал гимн, и ему вдруг стало совсем нехорошо – капелек сразу стало много и тут же дико застучало в висках – именно так при редких разговорах с ним, и так же отвернувшись к окну, насвистывал гимн его отец…
Скорая приехала быстро. Относительно расположения объекта – даже очень. Через час. К тому времени Сережа Большой отправил Сережу Маленького спать – того уже пошатывало на ходу. И Большой сам, что было в последний раз он и сам не помнил когда – а этого, по правде говоря, никогда и не было – встал на шлагбаум, вызвав подкрепление с двух соседних объектов. Хотя и там ситуация была на пределе, она все-таки была еще вполне терпимой: недостача по одному человеку, не более. Образовавшийся здесь провал надо было латать любыми путями. Ко всему завтра ожидался подъезд пяти новеньких, которыми можно будет как раз все и закрыть. Конечно, новички поначалу – это полный, как говорится геморрой, тем более, когда выбывают такие опытные люди как Будайкин, но выхода не было, и из двух зол – отсутствия кого-то и присутствия хоть кого-то – Большой, разумеется, выбрал наименьшее. В этих заботах он как-то успокоился и приступ паники, начавшийся было со свистом Будайкина, прошел, как и не было его вовсе, хотя зайти и проведать Владимира Сергеевича до приезда скорой шеф так и не решился – память была свежа и совсем не благоприятствовала личному контакту. Он предпочел погрузиться в монотонную шлагбаумную работу, которая хоть и никак не соответствовала его должности, зато полностью отвечала его состоянию. Мерные подъемы и спуски стрелы успокаивали, уводили от беспокойной реальности. Медитативно завораживая Большого, они не позволили ему сразу заметить Будайкина у окна КПП. Не заметил он вовремя и изменений, произошедших с окном КПП минутой позже.
Как уже говорилось, все внутреннее пространство пункта было завалено всяким хламом, среди которого обнаружилась и краска, стандартная белая для любого типа поверхностей. Ее и использовал беспокойный первый номер, чтобы отправить свое послание миру и человечеству. Только на третий раз обернувшись, Большой обратил внимание на надпись на стекле, которая представляла собой не что иное, как главный тезис Будайкина, только понятно в перевернутом виде, так что человек неподготовленный вряд ли сразу смог бы понять суть послания, но шеф, понятное дело, к таковым не относился. В этот самый момент Будайкин дублировал надпись чуть выше первой: уже закончив с фамилией, он напряженно, высунув в азарте язык чуть ли не наполовину, выводил начальную букву «н» второго и заключительного по очереди слова. Остановить творческий процесс, читай, бросить так просто свое место Большой не мог – был местный час пик и машины шли потоком, поэтому к приезду скорой все три окна КПП украшали своего рода новогодние снежинки, трудно понимаемые снаружи, но более чем понятные изнутри. К исходу часа «снежинки» украсили не только окна, но и пол, и стены, куда ни посмотри. Но и это еще было не все: когда врач скорой вошел в сопровождении Большого на КПП, П. не было уже и на потолке…