Нет
Шрифт:
Точь-в-точь вот так она и подумала. Может, после этих мыслей и еще что было, но я уже не помню. Мама Вера подошла к двери и вызвала охрану. Дверь открылась. И в проем просунулась морда. Большая-пребольшая. И морда спросила:
– Чего тебе?
Мама Вера ответила, как те дяди-тети и у церкви
– Христос воскресе!
И протянула яйцо. Морда взяла яйцо и ответила, так же, как те дяди и тети у церкви:
– Воистину воскресе!
Мама Вера обрадовалась – это я по глазам увидел. Я к тому времени из головы-то ее вылетел:
– Сестра
– Квартира?
– Не знаю. То есть забыла… Виктория Иванова.
Я тогда подлетел и на плечо морде сел, чтобы лучше видно было, и увидел, как яйцо застыло в пальцах, картинкой кверху; хрустнула скорлупка, продавилась ямочкой и дальше канавкой пошла. Морда потянула носом, припомнила, кто в доме живет и прищурилась, как на яркий свет.
– Верно. Есть такая… Не спит, может… Пасха же…
Прижавшись к косяку, мама Вера слушала разговор в конторке. Я, понятное дело, там и летал. Маленькая такая комнатка. И как морда в ней поместилась, до сих пор не пойму! Морда тогда говорила с мамой Викой – это я сейчас ее мамой зову, а тогда я еще не знал, что это за тетя такая:
– Виктория Анатольевна, извините за поздний час, но тут вроде как сестра ваша. Пустить? А… Ну, она с ребенком вообще-то… Как с каким ребенком? Мелкий, на руках еще… Да, хорошо, пускаю… Проходи…
Мама Вера юркнула в проем. Тут вторично всхлипнула скорлупка. Я прямо задержался, чтобы посмотреть. Раздалась канавка в ширину. Пробежала морда глазами по улице, щекой дернула, причмокнула, закрыла дверь. Ойкнул замок. Дрожь по металлу прокралась и затихла. Ну, я и полетел дальше, в лифт.
В лифте с зеркалами мама Вера терла опухшие щеки под глазами и шептала, глаза закрыв, мне вроде бы – но получалось, как себе самой:
– Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…
Волосы ее были спутаны в взъерошенный котом клубок. Глаза подведены. Так клоуны красятся. Только тут было совсем не весело. Ну, совсем. Помню, как мама Вера вдруг открыла глаза и себя в зеркале увидела. Носом потянула, засопела, утерлась ладонью. Погладила поручень, вытирая руку, откинула волосы с лица, отвернулась и снова мигом в стекло. А там, нет, все одно – она, какая есть… И опять она зашептала едва слышно:
– Придет серенький волчок, он укусит за бочок…
Только на третьем звонке мама Вика открыла дверь. Мама Вера испугалась, словно говорить разучилась:
– Вика… Я к тебе… пришла… Я…
И замолчала совсем. Оно понятно. Я на маму Вику в упор смотрел. Прямо так и подлетел к лицу – интересно же, какая она, эта новая тетя. Не рада она была. Дураку понятно. Верно, если бы не я в одеяле, так и стояла бы мама Вера внизу на пороге. Теперь же мама Вика помедлила, но протянула, прямо как кисель из кружки:
– Нууу, проходи…
Потом она пристально смотрела, как мама Вера, придерживая меня одной рукой, другой стягивала ботинки. На втором ботинке я еще раз описался. Мама Вера подхватила меня двумя руками, зачмокала, зашептала:
– Придет серенький волчок…
И шепча, не глядя,
А тогда я влетел в зал-кухню. Просторно, светло, как и сейчас. Солнечные зайчики от люстры на кожаной мебели. Мама Вера осталась на входе, как на границе. Мама Вика у стойки хлюпала над стаканом пластиковой бутылкой – она и сейчас ту же воду пьет. Заметила, что мама Вера остановилась, она приказала:
– Что стоишь? Проходи, садись.
И кивнула головой на диван и кресла. Мама Вера прошла крадучись и села на край дивана. Мама Вика упала в кресло напротив. Я едва-едва отлететь успел. Я сам там было улегся на солнечном, то есть лампочном зайчике. Мама Вика сделала не спеша пару глотков, повертела стакан в руках и, тем же киселем с кружки, спросила:
– Нууу… Зачем пришла?
Ну и потом мама Вера ей ответила, а мама Вика ее спросила, ну, я говорил уже, как и чего, в самом начале. Я не сказал тогда, что руки мамы Веры тряслись судорогой. Она пыталась сама их унять. Не вышло. Мама Вика дернула лицом – она и сейчас так дергает, когда ругается – встала рывком и к стойке ушла. Взяла из шкафа стакан и бутылку. Налила на дно. А потом, стоя над мамой Верой, наблюдала, как та пила до капли. Я тоже подлетел – интересно же! Но не дотянула мама Вера пару капель – мама Вика забрала стакан и отнесла обратно. Потом опять в кресло села. Пила воду и молчала. Пока мама Вера не сказала вдруг:
– Я же петь хочу… Мне бы… Записать пару песен… Я же… Ты же знаешь, как я могу… Я…
Мама Вика тогда поставила недопитый стакан на столик, но руки, я помню, не отняла, так и держала стакан, словно раздавить его хотела. А сказала она вот что:
– Не простит он тебя. Да и некому прощать. Привыкли вот такие, как ты, на Бога сваливать. Нашли себе оправдание… Нет его… твоего Бога! Есть только мы – и все… Дело не в том, веришь ты или не веришь, дело в том, что ты делаешь. Здесь и сейчас. Вот скажи мне, что и кому оно дало это твое пение? И твоя игра? Твой Бог! Театр! Кино! Искусство! Духовные материи! Я – Актриса! Со мной разговаривает небо! Я слышу Высший разум! Грязная алкоголичка – вот ты кто!
Конец ознакомительного фрагмента.