Неучтенный фактор
Шрифт:
Однажды Ганя принес Матрене, по ее просьбе, фотографию своей девушки. Они стояли на катке, держась за руки. Она улыбалась, кокетливо поправляя модную белую шапочку; Ганя, как всегда, выглядел несколько мрачно. Матрена долго рассматривала фотографию и вздохнула, возвращая: «Красивая…» С тех пор она начала ему внушать мысль о женитьбе, уверяя, что теперь у него все есть для совершения этого ответственного шага. Уже в следующем году он закончит учебу, станет молодым специалистом, получит назначение. Хорошая зарплата. Дети. Все-таки своя семья, родные люди.
– Она любит тебя, а это главное, – сказала она в заключение. – И будет с тобой до конца.
Что именно это означало, Ганя не стал расспрашивать. Но через год привез невесту на смотрины.
…Собственно говоря, сколько Матрене сейчас лет, если она жива? Наверное, примерно столько же, сколько было Агафье, которая тоже очень любила маленького голодного мальчика. Которая до того привыкла его спасать, что и доныне приходит ему на помощь.
Так или иначе, этот человек напротив почти перестал его беспокоить. В свою очередь, доктор Вербицкий, а это, конечно же, был он, начал тревожиться все больше и больше, вспоминая утренние события…
* * *
Прикладывая лед к больному месту, Даниил заметил, что рана совсем свежая, как будто ее только что нанесли. Он подошел к кровати и обследовал ее. Ничего твердого, способного нанести повреждение такого рода. Интересно. Он поднял голову и медленно втянул в себя запахи. В воздухе отчетливо висел аромат тонких женских духов. Обе подушки были смяты. В голове у Даниила начало что-то стучать, а когда на столике перед зеркалом его воспаленные бессонной ночью глаза наткнулись на помаду, он все вспомнил, и у него дрогнуло сердце.
Даниил с размаху бросился обратно на кровать и дал волю своим чувствам. Это никогда не выражалось у него в восклицаниях или движениях. Он просто лежал на спине, раскинув руки и свесив ноги на край кровати. Пристально глядя в потолок, он время от времени очень глубоко вздыхал, дрожа всем телом. Лихорадочный блеск его темных сейчас глаз можно было бы назвать счастливым. Сердце бешено колотилось, пальцы непроизвольно схватились за простыни, сминая их. Его душа бурно переживала случившееся.
Что за чертовщина вчера с ним приключилась?! Норма… Боже мой, Норма! Он был готов повторять это странное для своего языка и слуха имя бесконечное число раз. Норма. О Норма. Даниил вновь и вновь проживал все головокружительные перипетии вчерашнего вечера – начиная со своего прибытия в этот город, шикарного банкета, знакомства с «объектом», яркая энергетика которого посеяла в нем сомнения в собственной профессиональной пригодности, сквозь свои позорные рвоту, понос, парализующий страх, внезапные ненависть и нежность, через всех женщин, встретившихся вчера на его пути, бармена-«вампира» и глупейший пьяный треп с нетрезвой женщиной, к самому невероятному, самому удивительному и прекрасному приключению в своей жизни – Норма в его постели! Что это было? Ведь не игра воображения! Да разве он способен вообразить такое, даже будучи совершенно трезвым?! Пытаясь разложить события в хронологическом порядке, Даниил обнаружил, что не в состоянии этого сделать. Кроме того, он не был уверен в подлинности некоторых воспоминаний. Лучше всего он запомнил, как Норма ударила его – кажется, за то, что он сравнил ее с продажной женщиной. Так ведь они вроде в шутку разговаривали на эту тему, еще до бара… Или в баре… Тогда она подыграла ему. Наверное, к утру забыла. О Господи, разве это возможно?! Норма, образец холодного расчета, недосягаемая сверкающая вершина, вечный пример для подражания, ходячая глыба льда, о которой нельзя подумать без внутреннего содрогания! И вдруг эта Норма – женщина?! Его женщина! Нет уж, увольте. Это слишком.
Даниил застонал и перевернулся на бок. А как она хороша в постели! Кто бы догадался, сколько всполохов обжигающего чистого пламени, вобравшего в себя все оттенки небесной радуги, может скрывать умелая огранка этого редчайшего северного бриллианта! Кто бы догадался, только не он, Даниил Вербицкий, безнадежный тупица с детских лет! Хотя… вовсе не имеет значения, насколько она одарена в этой области. А что же имеет значение?
Неужели она неравнодушна к нему? Может ли такое вообще быть, не перепутала ли чего вчера его хваленая интуиция? И опять – а какое это имеет значение? Какое это имеет значение, если отныне любая секунда его жизни, прожитая без нее, будет причинять неимоверные страдания, и каждый вздох, произведенный в ее отсутствие – отзываться острой болью в беспомощно трепыхающихся легких, в бесконечно, вечно, навсегда разрывающемся сердце? В сердце, пойманном в прочные силки. «Вот так люди умирают, – с каким-то фатальным спокойствием подумалось ему. – Я люблю ее, и это действительно имеет большое значение».
С этого момента жизнь Даниила потекла по другим правилам. Время непонятным образом растянулось, и если бы ему сообщили, что он прожил на этой планете 37 лет, он бы удивился и сказал, что с момента, когда Норма ушла из его номера, и до той секунды, когда он резко сел на кровати и взглянул на дверь, прошло не менее ста лет. На самом деле прошло всего минуты две. Даниил встал, зачем-то выглянул в пустой коридор, закрыл, открыл и снова закрыл дверь, постоял, держась за дверную ручку так, как держалась она. Он был готов раствориться в каждом миллиметре сияющего пространства этого гостиничного номера, еще хранящего ее тепло. Но он просто стоял и растерянно улыбался. Затем отправился в ванную и начал умываться.
Да, собственно, зачем она приходила? Ах, важное задание. Что же натворил этот несчастный? Опять алмазы! Похоже, от них одни беды. Кто-то их ворует, и серьезные бумаги, подтверждающие преступный факт, попали к «объекту» от чересчур ретивого служаки из органов, не имеющего выхода на больших московских чинов. А «объект» имеет прямую связь, и может начать сливать информацию. То есть это, конечно, хорошо – бороться с воровством. Но вся мерзость сложившейся ситуации заключается в том, что воруют-то с разрешения самых высших инстанций. И кто узнал об этом, тот уже подписал себе смертный приговор. Все просто. Ох, и подставил же «объекта» спецслужбист! А может, все подстроено в Москве – не на самых верхах, естественно – чтобы убрать этого популярного руководителя? Кто их знает, этих партийных деятелей, в какие игры они играют? Там сплошные интриги, а его, Вербицкого, дело – работать быстро и чисто. Но чисто, наверное, не получится… Кстати, с тем его коллегой из конкурирующих спецслужб, добытчиком информации в дальнем горно-обогатительном комбинате, не церемонились – почти на людях застрелили из его же табельного оружия, впоследствии до смешного просто выдав за самоубийство. А что делать, времени было в обрез. Но вот незадача – оказалось, что бумаги уже «уплыли» в Туймаду. Конечно, их у «объекта» почти сразу изъяли, подсунув качественные подделки. Но он успел увидеть оригиналы. Из-за чего и должен сейчас погибнуть. Да и с фальшивками играть опасно – в любую минуту они могут попасть в Москву, а там такая мясорубка начнется! Особенно, если «объект» сольет бумаги не тем людям.
Даниил, бреясь, легко прочитал всю эту информацию из своих источников, не принадлежащих к этому миру. Информация никак не была защищена. Вдруг он замер, пораженный простой, как пять копеек, догадкой. Почему они не сочли нужным хотя бы попытаться защитить ее?
Норма, Норма, понимаешь ли ты, что делаешь? Это же не очередного престарелого «бессмертного» из проигравшего партклана «успокаивать»!
Даниил поспешно добрился, заказал в номер кофе и в ожидании горничной включил телевизор. Иногда он нуждался в информации из этого мира. Мозг его лихорадочно работал.
* * *
Норма почти ничего не помнила из своего раннего детства. А может, и не хотела помнить. Ее душа сохранила только смутное воспоминание о том, что она как будто спала, глухо закрывшись от окружающей действительности, казавшейся ей в те дни до невозможности тошнотворной, и проснулась только в тот момент, когда в их школу привели худенького некрасивого мальчика по имени Даниил. Тайну эту она объяснить не смогла. Зато впоследствии именно поэтому Норма относилась ко всем без исключения детям очень осторожно и уважительно, памятуя, какая глубина и какая сила кроется в их самых, казалось бы, мимолетных чувствах и мелких, пустяковых желаниях. В отличие от большинства взрослых, она сохранила хорошую память об этом. Но повторить не получалось. Что ее слегка удивляло.
Разумеется, она не принадлежала к числу женщин, стремящихся завоевать внимание мужчин. Поэтому и не особенно нравилась им. Скорее, они ее боялись. Можно с уверенностью заявить, что ей самой было неприятно наблюдать, какие чувства внушала окружающим ее личность. Пожалуй, единственными людьми, которых Норма не пугала до дрожи в коленках своим присутствием, были доктор Вербицкий и… Настя, пятилетняя внучка генерала Сергеева. И если Даниил, по ощущениям Нормы, все-таки частенько побаивался ее, пусть и не так сильно, как остальные, то Настенька Семененко просто души не чаяла в «тете Норме». Она полюбила ее так, как любят только добрые дети – целиком и полностью, без всяких условий, просто и ясно, повинуясь единственно голосу сердца. При каждом удобном случае она просилась к ней домой, на что приходилось соглашаться – родителям скрепя сердце, а Норме, с ее неизменной вежливостью, несколько равнодушно. Никому эта внезапная симпатия не была понятна, и объекту тоже. Впрочем, ко всеобщему удивлению, со временем товарищ Норвилене стала все охотнее проводить свои выходные с ребенком. Постепенно семья Насти к этому привыкла, хотя слегка недоумевала по этому поводу и, конечно, ревновала.