Неуёмность перевоплощений
Шрифт:
– Да, я, в принципе, могу, – Вася, переминаясь с ноги на ногу, подошёл к шефу. – Но сейчас нам некогда. Мы же дальше едем. Я помню.
– А ты предполагал, Василёк, что мы заночуем здесь, – Осиновский, как обычно, был иронично-саркастичен, – и только для того, чтобы у тебя имелось время получить удовольствие. По полной программе. Мы ведь все переживать станем, если ты его, своё… удовольствие, не получишь, дорогой ты мой человек! Но ты перепутал два понятия: «удовольствие» и «сексуальное общение».
Недалеко от торгующих остановилась большая фура. Из окна кабины высунулась
Он, обращаясь к проституткам, громко крикнул:
– Ах, как я хотел, девушки, вас… видеть! Ко мне шагай обе, Сюза и Рыбка, мы сядем в кабине большой и пребольшой! И я спою вам песню про маленького ослика с большим тормозным устройством.
– Чао, мальчики! – махнула на прощанье рукой Осиновскому и всем остальным представителям мужского пола блондинка.– Вам, импотентам, даже наши поселковые козы бесплатно не дадут!
– Дадут, если эти крутые мужички их изнасилуют, – как бы, возразила брюнетка.– Тут никуда не денешься. Против силы и власти не попрёшь.
Проститутки побежали к фуре и ловко забрались в кабину к водителю. Тот, сразу же направил свою большую грузовую машину задним ходом к основной дороге.
Но направился на ней не прямо, к автотрассе, а тут же завернул на безлюдную лесную дорогу, ведущую в глубину рощи.
– Эх, молодёжь, непутёвая, – старушка с клюквой была настроена критически к подрастающему поколению, – всё у них на деньги переводится. Ведь можно же и просто так… полюбиться. Нету в их гражданской сознательности.
Осиновский ещё приложился к банке с молоком. Сделал паузу, наблюдая за тем, как мужики курят и с нетерпением ждут, пока их шеф допьёт свой дурацкий натуральный напиток под названием «молоко». Родион Емельянович, понимая это, слегка поторопился. Начал делать большие и частые глотки.
А Ковалёву, между делом, он сказал, чтобы тот не обижался на его непутёвого телохранителя и предложил лейтенанту немного проехать по дороге в их компании. Осиновский ведь помнит, где находится воинская часть. Он всё знает. В молодости часто в этих местах шарахался, отдыхал с питерской шпаной.
Немного подумав, Виктор дал согласие. Можно и немного проехать эти шесть-семь километров.
В конце концов, почти опорожнив трёхлитровую банку, Осиновский поставил её в стороне, под осиной, чтобы эта стеклянная тара в глаза не бросалась.
– Обожаю порядок и культуру! – широко улыбнулся отечественный олигарх. – Я родом из Питера, потому теперь такой, как есть.
– Я там несколько лет прожил, – сообщил Григорий, – и особой культуры не заметил. Там почти каждый чертополох себя клёном считает. Такие гордые с самого рождения, что хоть стой, хоть падай. Вот они-то, как раз, в душу нахально и лезут и постоянно советы дают, налево и направо.
– Мне твои путевые заметки по барабану, Гриша! – Осиновский сурово посмотрел на своего подчинённого. – Кто, блин, скажет, что Питер – некультурный город, я тому пасть рвать не стану и бить не буду, а просто затрясу! А я – чисто питерский, на Второй линии Васильевского острова детство моё прошло. По кабакам. А Москва – моя ссылка. Не за какие пирожки с котятами не поехал бы в столичную глухомань, но там… «бабки» делать можно. Но что-то я затарахтел не о том.
На какой-то момент Осиновский задумался.
Потом засунул правую руку в боковой карман пиджака, извлёк из него визитную карточку и небольшую пачку денег, пересчитал и протянул их женщине со слепой дочерью.
– Тут моя визитка, – доверительно сообщил он. – Если девчонке срочно понадобится нормальная материальная помощь, деньги на операцию, звоните! Без стеснений. Секретарю-референту скажете, что так, мол, и так. А я всех предупрежу. Тут у меня пока семьдесят тысяч рубликов. Больше на кармане нет. Снял бы с карточки, да в лесу ни одного… специального аппарата.
Женщина, прослезившись, дрожащими руками взяла деньги и визитку.
Она встала на колени, поцеловала пухлую руку Осиновского и сказала:
– Здоровья тебе, батюшка барин, и спасибо моё крестьянское! Поленька, быстренько в ножки кланяйся барину!
Но девочка не успела это сделать.
Остановил её своей сильной рукой Родион Емельянович. Кроме того, он поставил на ноги и женщину-молочницу.
– Да вы что, господа хорошие! – смутился он. – Да какой же я вам барин! Я – обычный предприниматель. Я – такой же, как вы.
– Если бы, ты, друг милый, был такой, как мы, то, к примеру, тоже здесь, у дороги, продавал бы клюкву или молоко, а то бы – и солёные огурцы. Может, и по свалкам ходил и спал в канализации, – резонно заметила старушка с клюквой.– Между прочим, у меня вон, старик дома хромой, и у самой радикулит, кости ломит. А ты мне и рубля даже не дал. Рука у меня с утра левая чесалась. К деньгам, похоже. Но где вот они? Не вижу и не ощущаю! Их нет.
Осиновский, чмокнув губами, порылся в карманах брюк и достал оттуда ассигнацию, достоинством в тысячу рублей. Протянул её старушке. Та, не поблагодарив предпринимателя, быстро спрятала деньги в карман халата, в котором находилась.
Он внимательно и с юмором посмотрел на лейтенанта Ковалёва и сказал:
– Прошу, конечно, прощения. Но тебе, лейтенант, ничего не могу дать. У меня уже на кармане наличных денег нет.
– Я могу лично вам пару тысяч рублей выделить из своих сбережений! – адекватно среагировал на хамское поведение новоиспечённого барина Ковалёв, – Я смотрю, вы ребята весёлые и, прошу прощения, какие-то не совсем реальные…
– Это не мы такие весёлые,– пояснил Василий,– а наш Родион Емельянович. Он вчера мясистый куш сорвал с одной питерской компании, которая с натовской Финляндией дружит. Такую сделку заклеил, что закачаешься. Вот теперь они, то есть Родион Емельянович, изволят выражать свою радость. Таким образом. Извиняюсь, конечно, но наглости у нас не имеется. Если только по работе…