Nevermore
Шрифт:
— О, Эдди! — приветствовала меня сестрица (я выразил живейшее удовлетворение по поводу ее выздоровления). — Сколько приключенийбыло в жизни у полковника Крокетта! И как замечательноон их описывает.
— Рад, что тебе это доставляет удовольствие, — не совсем искренне ответил я, — и непременно передам твои комплименты автору, который в сию минуту дожидается меня у двери. — После чего я обернулся к Матушке и сообщил ей, что вместе с полковником Крокеттом отправляюсь по делам и буду занят по меньшей мере до ужина, а то и дольше.
Запечатлев
Через двадцать минут (по дороге мой товарищ стяжал привычную порцию восторженных «ахов» от своих верных поклонников) мы добрались до цели своего путешествия. Установилась прекрасная весенняя погода. В противоположность состоянию атмосферы, господствовавшему несколько дней тому назад, при первом посещении дома Монтагю, когда самый воздух казался пепельно-серым, на этот раз небеса сделались ясными и благосклонными. Но яркий солнечный свет не только не рассеивал присущую этому кварталу аурумрачного запустения, но лишь обострял всепроникающее впечатление упадка.
Улица, при первом моем визите забитая любопытствующими зеваками, сейчас была пустынной: мы не встретили никого, кроме маленького мальчишки с колтуном светлых волос на голове, который в тот момент, когда наша коляска подъезжала к полуразвалившемуся зданию, добросовестно закреплял консервную банку на хвосте истощенного бродячего щенка. Как только Крокетт вышел из коляски и привязал повод к покосившей и потрепанной непогодой коновязи, стоявший на коленях в грязи юнец исподтишка с любопытством оглянулся на него. Тут же его лицо приобрело комическое выражение почти утрированного изумления, и, выпустив из рук бьющегося пса, юнец вскочил на ноги, ринулся в другой конец улицы и скрылся за углом.
Выйдя из коляски, я бок о бок с Крокеттом поднялся на крыльцо невысокого здания из красного кирпича и толкнул дверь. Как мы и надеялись, она была не заперта. Мы вошли вовнутрь и приостановились на минуту в неблаговонном коридоре, чтобы глаза привыкли к густому сумраку внутри.
Наконец — Крокетт впереди, а я за ним — мы проследовали по тесному грязному коридору в спальню. Достаточно было одного взгляда на эту до невозможности запущенную комнату, чтобы все мое существо вновь содрогнулось в пароксизме ужаса. Помимо зияющего отверстия в половицах, на том месте, где прежде оставалось чудовищно изуродованное тело Монтагю, спальня выглядела точно так же, как в тот раз, когда я увидел ее впервые, иначе говоря — пребывала в состоянии крайнего беспорядка и даже хаоса. Сотни шуршащих и рассыпающихся экземпляров «Ежедневной газеты Балтимора», в которой столь часто публиковался Монтагю, валялись повсюду — очевидно, со времени моего визита никто к ним не прикасался.
Крокетт быстро прошелся по комнате, осматриваясь, а я тем временем достал из кармана большой свежевыглаженный платок, который озаботился прихватить с собой. Сложив его пополам в большой равнобедренный треугольник, я поднес его к лицу, свел концы платка на затылке и завязал узлом, а переднюю часть платка приспособил таким образом, чтобы она свисала с переносицы
Едва я закончил эту операцию, Крокетт — до сих пор он стоял ко мне спиной — обернулся и подпрыгнул от удивления.
— Что за чудеса, По! Хотите ограбить банк?
Голосом, отчасти приглушенным двойным слоем материи, который закрывал мне рот, я отвечал:
— Я всего лишь принимаю меру предосторожности против тех вредоносных условий, которые на более ранней стадии нашего расследования вызвали у меня столь сильное респираторное расстройство.
— Имеете в виду тот громобойный чих, который произвели? — сообразил Крокетт. — Да уж, окна так и затряслись. — Он с гримасой недоумения оглядел комнату, снова обернулся ко мне и спросил: — И с чего же мы начнем?
— Принимая во внимание крайнюю степень беспорядка, в коем газеты рассыпаны по полу, — отвечал я, — систематическое исследование собрания Монтагю едва ли уместно.
А потому предлагаю следующее: мы оба займем по стулу у обеденного стола и, выбирая газеты наугад, будем внимательно просматривать их содержание. Закончив один номер, мы будем класть его под стол,гарантируя таким образом, что никто из нас не станет повторно читать экземпляр, уже изученный другим.
— Вроде разумно, — кивнул Крокетт. — А что именно мы ищем?
— В каждом из этих изданий, — сказал я, жестом указывая на устланный газетами пол, — имеются статьи, написанные Александром Монтагю. Большинство этих сочинений, разумеется, не имеют никакого отношения к нашему делу.
— Мы ищем в первую очередь все, связанное с какими-либо театральным постановками, где участвовала моя покойная мать Элиза По; во-вторых, упоминания о любом из лиц, павших в последние дни жертвами неведомого убийцы; и последнее — по счету, но не по значению — мы ищем любой намек, который мог бы пролить свет на смысл загадочного слова «NEVERMORE».
— Идет, — сказал Крокетт.
— Так приступим же без промедления, — сказал я.
И, подобрав с полу ближайшие номера газет, мы с Крокеттом уселись друг против друга за обеденный стол и взялись за дело, осторожно перелистывая хрупкие желтые страницы.
Весь следующий час мы молча и сосредоточенно продолжали свою работу, и царившая в комнате тишина нарушалась лишь сухим шелестом переворачиваемых страниц да приглушенным ворчанием моего сотоварища, который периодически заявлял вполголоса, что предпочел бы «сражаться со стаей диких кошек, чем продираться сквозь эту адскую писанину».
И впрямь, чтение крошащихся пожелтевших страниц, бесконечных колонок выцветшей печати оказалось чрезвычайно утомительным занятием. И все же это занятие имело свои приятные стороны (по крайней мере, в моих глазах).
Обнаружилось, что Монтагю, хотя отнюдь не принадлежал к числу наиболее одаренных — находчивых — или даже красноречивыхавторов, тем не менее в достаточной мере обладал эрудицией, культурой и вкусом. Меня охватила невыносимая печаль при мысли, что этот человек провел последние годы жизни в столь жалкой, столь гнетущейбедности. Отложив газету в сторону, я испустил долгий трепетный вздох.