Невероятно насыщенная жизнь
Шрифт:
— Вы чего? — крикнул я.
— Мы, ах-ха-ха, смеемся, ха-ха-ха! — просипел сквозь смех Петька Зворыкин.
— Это я вижу, — сказал я, подходя к ним. — А чего вы смеетесь?
Они опять ткнули пальцами в подворотню и прямо-таки закорчились от смеха. Я посмотрел туда. Там стоял Фуфло, и вид у него был обалделый.
— Чего ржете? — заорал он.
— Ха-ха-ха! Ух-ха-ха! Ой-ой-ой! Ха-ха-хи! — закатились рохлики.
— Надо мной, что ли? — грозно прокричал Фуфло.
Рохлики чуть не упали от смеха.
— А то над кем же! — закричали они, заикаясь от хохота.
— А по мордам? — проорал с той стороны Фуфло.
Гринька и Петька обхватили друг друга и уже только покачивались — совсем, бедняги, обессилели.
— Вы чего — чокнулись? — спросил я.
— А ты что, забыл? — сквозь зубы и без всякого смеха спросил Гриня.
— Мы испытываем Танькин метод. — И они опять принялись ржать.
Я даже рот разинул от удивления. Ну и чудаки! Как дети, второклашки какие-нибудь. Но, между прочим, кажется, на Фуфлу это действовало. Он топтался на той стороне, топтался, а потом решительно пошел к нам. Остановился на газоне и повторил, правда, не очень уверенно:
— А по мордам?
Рохлики слегка отступили, но смеяться не перестали.
— Ты отойди, — сказал Фуфло мне, — тебя я не трону, а этим рохликам сч-час к-э-эк…
Я разозлился. Скажи пожалуйста — он меня не тронет. Ладно, подумал я, и тоже начал смеяться. Нарочно, конечно, мне, в общем-то, не очень смешно было.
Фуфло совсем ополоумел. Огляделся по сторонам, ухватил с газона кусок какой-то трубы и с этой трубой пошел на Гриню и Петьку. Те сразу притихли и попятились к стене, правда еще подхихикивая. Ага, решил я, вот удобный случай.
— Фас! — крикнул я Повидле, и показал на Фуфлу.
Повидло завилял хвостом и посмотрел на меня.
— Возьми! — крикнул я, снова показал на Фуфлу и отпустил поводок.
Повидло кинулся к Фуфле.
Фуфло остановился, с опаской посмотрел на Повидлу и бросил трубу.
Рохлики опять заржали. С визгом, всхлипами и воплями.
Повидло вдруг зарычал — честное слово, первый раз в жизни услышал, как он рычит — и кинулся на Гриньку и Петьку. Те заорали дурными голосами и влепились в стену. И тогда заржал Фуфло.
— Ату их! Куси их! Так их! — орал он, приплясывая, а Повидло, как бешеный, прыгал перед ребятами и ужасно громко лаял и рычал.
— Уйми своего балбеса! — закричал Гриня, лягаясь.
— Куси их! — орал Фуфло.
— Держи свою псину! — вопил Петька, дрыгая ногами.
— Ко мне, Повидло! — кричал я.
Продолжалось это довольно долго. Уже прохожие начали останавливаться и делать замечания.
Наконец я ухватил этого подлого пса за ошейник и дал ему хорошего пинка.
Он сразу присмирел, но обиделся. Наверно, правильно обиделся, но тут уж мне было не до его переживаний. Злой, как черт, я пошел на Фуфлу.
— А ну, катись отсюда! — сказал я.
Он хотел что-то вякнуть, но у меня, наверно, был такой вид, что он только сказал:
— Я что, я ничего, это вот они…
Потом хихикнул пару раз, помахал Грине и Петьке ручкой и пошел на ту сторону.
— Трепачи! — сказал я Гриньке и Петьке. — И в самом деле — рохлики.
Они вначале вроде немного сконфузились, а потом накинулись на меня.
Они орали, что я заступаюсь за Фуфлу, что я отрываюсь от коллектива, что они начали действовать, а я их не поддержал и что я вообще чуть ли не предатель.
— Еще и кабыздоха своего на нас натравил! — кричал Петька.
— Недоразвитый пес какой-то, — поддержал его Гриня, — весь в хозяина.
— А вы — герои, — сказал я. — А если бы он вас трубой?
— Кто? Он?! Да мы бы ему! — кричал Петька.
— Не посмел бы! — вторил ему Гриня.
— Еще как посмел бы, — сказал я. — Ладно, время позднее. Завтра обсудим.
— Нечего нам с тобой обсуждать, — сказал Петька. — У тебя у самого дела… с милицией.
— Ага, — сказал я и пошел домой. Отошел на несколько шагов и оглянулся, а они стоят и машут друг на друга руками. Обсуждают. Ну и пусть машут. Пусть обсуждают. Рохлики!
Время было не слишком позднее, но дома уже все спали — утомились: тетка Поля с дороги, мама от встречи, а Мишка с Олей, наверно, просто объелись. Я стукнулся к дяде Саше — его все еще не было. Ну что ж, значит… тем лучше.
Я тоже улегся. Завтра воскресенье. Ворочался, ворочался — никак не заснуть. Все какие-то мысли в голову лезут. Разные. Главным образом про то, что, наверно, я так и останусь неорганизованным — опять день прошел почти без толку. Да и наглупил я порядочно. Зачем, например, ушел из школы? Или, например, зачем пошел к Басовой, а потом — в этот «Гном»? Тьфу ты — опять стихи! Я разозлился, но стихи вдруг стали наползать на меня. Я их отталкиваю, а они откуда-то ползут и ползут, и я поймал себя на том, что уже бормочу их шепотом.
Зачем пошел я к Маше? Не надо бы ходить…А дальше, кроме «каши», к Маше никакой рифмы не подбиралось. Я бормотал, бормотал: «Маши-Саши», «Клаши-Маши», «ваши-наши». Но «Саши» и «Клаши» были тут совсем уж ни при чем, а с «ваши» и еще «наши» просто ничего не придумывалось. Я махнул рукой и сочинил дальше:
…Поел бы лучше каши, И нечего чудить! А потом, а потом Я попал в этот «Гном». Ах, зачем я пошел? Только горе нашел.И еще:
Пес Повидло залаял, А Фуфло испугался. И, как дым, он растаял, Но ужасно ругался.Вот последнее — хотя это и не совсем правда — мне даже понравилось. Особенно: «И, как дым, он растаял». Это, по-моему, как это называется… художественный образ, «как дым, растаял»…
Так с этими стихами я и начал засыпать и уже сквозь сон слышал, что пришел батя. Он заглянул в комнату, но сразу прикрыл дверь. За дверью снял ботинки и в носках тихо зашел.