Невеста Черного Медведя
Шрифт:
Остаток ночи я провела в каюте своего жениха.
Мои чувства, словно, были отрезаны от меня самой, я размышляла о случившемся только головой, состояние шока еще берегло мою психику. А может быть, я просто изменилась. Жалеть кого-то, даже себя, у меня не было сил. Я лежала в его постели, в то время, как Оливер расположился на полу в метре от меня, взяв лишь охапку соломы под голову. Я разглядывала его, обняв свою подушку, понимая, что он тоже не спит. Кроме его скупого вопроса, нужно ли мне что-то, мы больше не говорили о случившемся.
Лишь утром, проснувшись под мерный морской гул, я постепенно стала испытывать нечто похожее на гордость. Я ощущала себя сильной. А это немало в этом мире. Но все же долгое время я мучалась от кошмаров. Казалось, души помощника капитана и боцмана даже после смерти не оставляют меня в покое.
За оставшиеся полтора суток плавания я увидела много интересного: и опухшее в синяках лицо капитана, который дозволяет подобные бесчинства на своем корабле, и непонятные взгляды матросов, когда я появлялась на палубе, и тела двух насильников, которые вместо того, чтобы выбросить за борт, подвесили на рее на виду у всей команды.
– Джек, это какой-то ритуал? – удивилась я.
– Это в назидание всякому матросу. Видите, леди, у них еще и символически отрублены головы, это говорит о том, что даже если бы они остались живы, им неминуемо грозила бы прилюдная казнь.
Помню, как прикрыв рукой глаза от встречного солнца, смотрела на болтающиеся тела, будто чучела, еще недавно живых Жака и боцмана Пула. И это отвратительное зрелище врезалось мне в память. Ни один из матросов более не посмотрел на меня.
– Не хотел бы я оказаться вашим противником, леди Элизабет, - сказал мне тогда Джек и поклонился.
Мне было обидно, что Оливер не проявлял по отношению ко мне ничего подобного, даже более того, он ходил мрачнее тучи, пугая своим видом и без того лебезящего перед нами капитана. Он везде сопровождал меня, но был угрюм, как никогда. Я надеялась, что такое настроение у него вскоре пройдет, но когда Гронго пригласил нас на последний ужин, барон, не спросив моего мнения, наотрез отказался за нас обоих. Это был не первый инцидент в подобном роде, и тогда я решила разобраться, что его так гнетет:
– Оливер, в чем дело? Я не понимаю причины твоего плохого настроения. Кроме смерти двух пьяных насильников ничего ужасного не произошло. Если даже я отошла после такого, то и тебе незачем портить окружающим настроение.
Он внимательно посмотрел на меня, словно пытаясь увидеть мои мысли, потом молча подошел и взял меня за руку.
Вдруг я увидела винные бутылки под его кроватью. И все пустые. И сейчас к его дыханию был явно примешан запах вина. Вот этого я совсем не ожидала от моего рыцаря, и была даже несколько разочарована в нем.
– Элизабет, прости меня. Я просто места себе не нахожу. Я увез тебя из монастыря, взяв под свою защиту, и не смог предотвратить того, что произошло
– Оливер! Все, что случилось со мной, ты знаешь. Ничего другого не было. И добавить мне больше нечего.
Он поцеловал поочередно обе мои руки и замолчал. Я вдруг вспомнила, как Оливер винил себя в смерти Агнесс, своей первой жены. Теперь барон Хэдли стал казаться мне уже не таким твердокаменным человеком.
– Все хорошо, говорю тебе. Просто забудь, как я пытаюсь забыть.
Я мягко высвободила одну руку и провела пальцами по его щеке. Я ощутила его смятение, но мне было все равно, ведь сейчас мой Оливер рядом, он не отходит в сторону и не говорит о приличиях. Я сделала шаг к нему, и он не стал отстраняться, тогда я обняла его руками за талию и положила голову на плечо. Он привык держать истинные чувства в глубине себя, но в тот момент я купалась в нежном взгляде его карих глаз. Он, словно накрывал меня удивительной волной, создавая в моей душе гармонию. Он убрал волосы с моего лица, и впервые меня поцеловал.
Утром мы прибыли в Ливерпуль. Я поняла, что портовые города везде одинаковые: тот же смрад, та же брань, тот же контингент.
До Берзхилла, замка барона, можно было добраться за трое-четверо суток, но осень ознаменовала свой приход настолько обильными дождями, что кратчайшая дорога до его владений оказалась напрочь размытой. Нам предстояло добираться окружным путем, через Манчестер.
Я ехала в карете и ощущала каждый камень под ее деревянными колесами, и это было настоящей пыткой. А еще говорят, что в XXI веке дороги плохие. Нет, вот дороги шесть сотен лет назад, действительно, были нЕчто или, точнее, нИчто!
Кое-где по ее обочинам стояли подкошенные виселицы. Ни одну из них я не видела пустой, а рядом почти всегда вилось воронье черной тучей. Меня окружала жестокая и грязная реальность. Если бы у меня были деньги, я, наверное, раздала бы их все придорожным нищим. Они были настолько жалкими, иногда уже и не людьми, а существами! Мне даже становилось стыдно за то, что у меня есть все необходимое для счастья в XIV веке, а у них – нет. Я не понимала, почему Оливер не подает этим несчастным, когда они бегут за каретой и жалобно канючат, словно брошенные дети. Я бы давно отчитала Оливера за его жестокость и пренебрежение к людям, будь он со мной в карете. Но он ехал верхом рядом с Джеком.
Мы проехали мимо пяти человек, но когда карета миновала старую полуслепую, опирающуюся на клюку, женщину, которая быстро захромала и стала тянуть руки нам вслед, я просто не смогла усидеть. Я громко потребовала, чтобы Джек остановил карету, и вышла, взяв корзину с провизией, которую Оливер приготовил на случай, если я проголодаюсь в дороге. Я была в трех шагах от этой женщины, когда барон, видимо, привыкший контролировать каждое мое действие, нагнал меня с окриком.
– Элизабет, стой!