Невезучая, или невеста для Антихриста
Шрифт:
— Понятно. Что, жрать жалко или страшно стало?
— Антипенко, вот откуда у вас эта тяга к дешевому трагизму? А других вариантов у вас нет? Может, я их для красоты пробрел.
— Ну, у нас с вами однозначно разные понятия о красоте, — невинно пожала плечами. — Кому и гипсовая жопа — шедевр авангардизма.
— Антипенко, — с глухим рычанием выдавил из себя Люциевич. — Хотите сказать, что вам здесь не нравится?
— Ну почему же? Довольно миленькое место. Только можно столик зарезервировать не возле аквариума с пираньями, а например, вон возле тех морских коньков?
Люциевич безысходно вздохнул и кивнул:
— Как скажете, Антипенко. Коньки так коньки.
Блин, надо было у него еще и прибавку к жалованию попросить, раз уж он сегодня такой добрый. А то я на свою зарплату мяса не напасусь, если каждый день буду кормить шефа отбивными. Ведь он же завтра опять голодный и злой будет, а между свежей отбивной и упокоенным упырем я однозначно выберу второе. Ибо просто обязана нести ответственность за того, кого прикормила.
Проследовав до круглого столика у аквариума с морскими коньками, я чопорно уселась на отодвинутый Люциевичем стул, и не успел он занять место напротив, как где-то за моей спиной прозвучало радостное:
— Антюша, дорогой.
Адский босс изменился в лице, и я вам с уверенностью скажу, что отнюдь не в лучшую строну. Ну, к его морде-то я уже как-то успела привыкнуть, поэтому степень недовольства по ней могу определить сразу.
Эта по десятибалльной шкале была на восьмерочку.
Обернувшись через плечо, я узрела метущегося к нам уже знакомого ванильного блондина и пожалела, что не выбрала столик рядом с пираньями. Как-то они меня больше в тонусе держали.
— А этому еще что от вас опять надо? — прошипела я мрачному, как грешник в аду, Люциевичу, и он угрюмо сообщил:
— Не от меня. От моего отца.
Градус моего удивления подпрыгнул до критического максимума, а босс, видимо, по одному моему взгляду расшифровав ход моих мыслей, дополнил:
— Отец у него когда-то давно мать мою увел. Вот крестный до сих пор ему этого простить и не может.
— А вы тут при чем?
— А я вечное напоминание о его неудаче, — как-то даже со снисхождением в голосе заметил Люциевич. Жалел, что ли?
Ну, знаете. Это уже вообще ни в какие ворота не лезет.
Жалость — это вообще-то эмоциональный отклик на беспомощность другого, когда у него нет ресурсов справиться с ситуацией. А когда товарищ банально наглеет, его надо ставить на место, чем я и занялась, как только блондин нарисовался возле нашего стола.
— Антошенька, сынок. Как же я рад тебя видеть. А у меня к тебе дело, — залил все вокруг сладким сиропом упыриный крестный, и от овеявшего меня запаха ванилина я неудержимо начала кашлять.
Босс и его в кавычках друг заинтересованно на меня уставились, и вот тут моя "счастливая" звезда вошла в зенит.
— А это на вас, извините за интимную подробность, парфюм Мюглер "Ангел"?
Ванильный блондин недоуменно повел бровью, еще не понимая, куда я клоню.
— Я не знаю. Мне все парфюмы стилист выбирает. А что?
— А то. Либо ваш стилист профан, либо намеренно портит вам имидж, — улыбнулась я.
— Это почему?
— Открою вам
Крестный шефа неловко переступил с ноги на ногу и с невозмутимым видом попытался показать свою осведомленность и продвинутость в современных тенденциях моды:
— Сейчас все в мире унисекс. Так что никто давно не обращает внимания на такую мелочь.
— Ну не скажите, — упрямо возразила ему. — Подкатывать к женщине, облитым с ног до головы "Ангелом" Мюглера — это все равно, что с именем, как у меня, знакомиться с гетеросексуалами. Помните, как меня зовут? Гея — Гей-я, — произнесла громко и нараспев, и со всех сторон на нас стали оборачиваться посетители.
Блондин пошел пунцовыми пятнами, и я его добила, кивнув на Люциевича:
— Вот поэтому его мама вас и не выбрала.
— Умница, дочка. Так его, — внезапно гаркнул в моей голове невесть откуда взявшийся там черт низким грудным басом, от которого крестный шефа вытянулся, словно мои слова как минимум у него в горле застряли, а затем развернулся и свалил по-ангельски, в смысле, не прощаясь.
— Антипенко, — простонал прикрывший ладонью морду Люциевич — Ну скажите, как у вас так получается: с демонами быть ангелом, а с ангелами — демоном?
Я, если честно, его метафоры ни разу не поняла, поэтому чинно расправила на коленках салфетку и воодушевленно потерла ладошки:
— Мы жрать-то сегодня будем? А то я к полуночи превращусь в нефилима и пойду искать братьев по разуму.
— Это каких? — уточнил шеф.
— Уж точно не таких олухов, как ты, — хмыкнул в моей голове все тот же черт с приятным басом, и, судя по характерному хлопку, получив от кого-то подзатыльник, тут же заткнулся.
И вот тут к нам подошел официант и спросил, каких мы предпочитаем омаров — облезлых или нет, на что я ему резонно ответила, что облезлых он пусть сам ест, а нам следует подать самых свежих.
Люциевич зачем-то пнул меня ногой под столом и зашептал:
— Антипенко, они не облезлые, а полинявшие. Полинявшие омары имеют более мягкую скорлупу, так как недавно сбросили старую. Их мясо более ароматное и через мягкую скорлупу легче к нему добраться. Однако они обычно меньше омаров с твердым панцирем и с меньшим количеством мяса.
— Ну вот, — возмутилась я. — Мало того что облезлые, они еще и тощие. Зачем нам дистрофики? Я голодная. А про вас, троглодита, так вообще промолчу. Не хватало еще мне потом с вами своим кровно заработанным омаром делиться.
Шеф закатил глаза, издал какой-то стон издыхающего опоссума, а затем отодвинул стул, бросил на стол салфетку и подал мне руку:
— Идемте.
— Куда?
Испугавшись, что довыпендривались, мы с "Марфой Васильевной" растерянно сникли, а босс спокойно пояснил:
— Выбирать вам самого толстого и жирного омара.
Нет, я, конечно, была не против самого толстого и жирного, с одной маленькой оговоркой: совершенно не ожидала, что потенциальный ужин окажется живым.
В смысле, на дне огромного аквариума сидели несчастные морские членистоногие со связанными клешнями и смотрели на меня безнадежным грустным взглядом.