Невидимые
Шрифт:
Откинулся на сиденье - и оно тоже взвыло. Сколько тут отвратительных звуков.
Он закурил и задумался.
Если вдруг Маруська у Легкого не по своей воле, то чего он хотел от Алекса?
***
Едва унеся ноги из театра, Макар бегом припустил к складам. Не то, чтобы опаздывал - просто хотелось поскорее убраться.
Так его еще нигде не встречали: сначала схватили, едва рот открыл, а потом - сразу в зубы, без разговоров.
Гиблое место! Еще говорят - культура... А он-то думал, что нет ничего хуже Старого города - где, впрочем, ни разу и не бывал.
Проклятый Червинский!
Зато имелась и польза - теперь встречи с сыщиком можно не опасаться. Уж найдется, что рассказать. Макар не только вышел на главного - похожего на беса чернявого Алексея. Молод - лет тридцати, не больше, а злобы, что в сатане.
Нет, он даже о том, что внутри творилось,разведал. И в доказательство мог предъявить свой разбитый нос.
Все-таки, что бы ни говорили, имелось у него какое-то непростое чутье. Не случайно он на тот театр сразу решил указать, еще до того, как увидел, что даму от него тащат. Вот и угадал: секретов там хватало.
Впрочем, надо надеяться, что на этом знакомство с культурой и кончится. Больше Макар по театрам - ни ногой.
Внезапно он остановился, как подкошенный. Зачем свой адрес-то назвал? Вот болван! А все оттого, что слишком перепугался.
Рабочий сделал глубокий вздох. Так когда-то учил мастер: "говорят тебе, что ты совсем негодящий - а ты стой себе, молчи да дыши". И впрямь, помогало.
Отдышавшись и снова порадовавшись расставанию с Алексеем, Макар задумался о грядущем.
Сегодня он вместе со Степаном и двумя рабочими с мануфактуры Павловой - ныне все хозяйство покойницы забрал в свои руки управляющий - собирался окончательно обговорить все детали и разойтись на неделю.
Само по себе занятие Макара совершенно не привлекало. Одно дело - кошелек на улице, а другое - то, что предлагал щедрый на неважные идеи Степан.
Макар вовсе не забыл, что именно приятель и виноват - пусть не со зла - в его нынешнем положении. Помнил он и о том, что предыдущее подобное начинание привело к знакомству с Червинским.
Но четвертная бы точно избавила всю семью от забот на месяц. А если Степка не обманул, и Макару перепадет не одна такая, а целых четыре? И всего лишь за ночь! Это не десять часов у станка каждый божий день, за исключением воскресного.
Если все так и пойдет, они скоро в люди выбьются. Поди, собственный дом купят. Без домовладельца и аренды. Дашутка на швею выучится, как мечтает. Мать станет чаи гонять сутки напролет, а Петька - сахарными петушками лакомиться.
Широко улыбаясь грезам, Макар еще больше ускорился.
6
– Батюшка ваш меня отослал. Как помню - воскресенье было, когда я его живым видала в последний раз, - Аксинья всхлипнула, но больше для виду.
– Я и сама выходной собиралась просить - к сестре сходить, да за утро раздумала. Распря у нас с ней вышла аккурат накануне... А Сергей Мефодьевич как раз вернулся откуда-то в добром настрое. Но как меня заметил - так сразу и огорчился. Походил-походил, да и ко мне на кухню. Иди-ка, говорит, Аксинья, где-нибудь погуляй. Родных навести, или, если вдруг желание будет, в синематограф загляни. Я отвечаю: да некуда мне идти, дел нет. А он на чай мне дал, да щедро - целый пятерик! Тут уж как можно упрямиться? Собралась я да и пошла, в самом деле. К сестре все же пришлось податься, хотя и разлад у нас с ней случился...
– А вернулась когда?
– Так на второй день. С утра и пришла.
– Черный ход ты открыла?
– Нет, не я. Не приметила даже, отперт ли он. Мы через него и не ходили, почитай, никогда.
– И потом что?
– Захожу, зову вашего батюшку, зову... Тишь. Думала, снова куда вышел. За уборку принялась. Вот, гляжу я в его спаленку - а там он и лежит...
– вздохнув, кухарка перекрестилась.
– Почему же ты никому не сказала? Из-за тебя он, выходит, неделю так пролежал!
– не в силах больше сдерживаться, закричал Бирюлев.
Аксинья прижала руки к ушам и запричитала:
– Простите меня бабу-дуру - шибко испугалась! Неровен час бы и меня за ушко... Ведь всегда так: что случись - сразу прислуга виновата.
Оглядывая нищую избу - даже пол земляной - репортер склонялся к тому, чтобы поверить кухарке. Если бы Аксинья имела какое-то отношение к смерти отца, то вряд ли бы ей хватило смекалки и выдержки не бросить все и не сбежать сразу же.
– Вон и с Матрешкой так. Забрали ее. В смерти хозяина винят. Хотя какая из нее убийца? Семеро по лавкам. И избу ей сожгли. Видели небось, когда мимо шли? Детки еешные теперь по миру пойдут голодранцами.
По дороге репортер обратил внимание на обгоревший, распахнутый настежь дом. От него тянуло гарью вперемешку с сыростью - похоже, пожар произошел совсем недавно.
– Что, говоришь, с ней?
– прежнее объяснение он прослушал.
– В полицию увели. Дескать - хозяина своего порешила. То бишь, господина Коховского.
Бирюлев смутно вспомнил служанку, которую встретил на пороге дома Старого Леха.
– Его убили невидимые. Как, думаю, и моего отца.
– Вот и я про то же! Матрешка-то не при чем! Но вроде штуку какую-то покраденную у нее нашли.
Что же сказали в полиции про прислугу? Отчего-то сыщики не желали признавать ее причастность к невидимым... Точно: у половины жертв горничных да кухарок на месте не имелось. Якобы. Неизвестно, как обстояло на самом деле. Лично Бирюлев никогда бы не стал верить этим алчным и лживым людям. Прислуга Ирины ухитрялись из-под носа уносить даже ложки.
– Смотри, Аксинья: сбежишь - значит, ты отца и убила.
– Да бог с вами, Георгий Сергеевич! Куда мне бежать? Ох, простите, простите дуру.