Невидимый мир
Шрифт:
Господи, как тошно...
Господи, я не хочу...
"Смирится и привыкнет".
Ивик представила лицо Марка. Большие глаза, серые, в обрамлении слишком длинных ресниц. Полудетское выражение. Марк, прости меня... я люблю другого.
Все равно что плюнуть в лицо ребенку. Хуже. Ударить ножом.
Ты для меня вся жизнь, говорил он. Ты для меня - все.
Он не герой, в отличие от Кельма. Не совершал подвигов. О нем не говорят "отличный профессионал". Он безалаберный, с ним уютно, но по-настоящему толку от него нет даже в доме. Он смешной, маленький человек. Боится крови. Не умеет толком стрелять
Он спас ей жизнь. Не так, как Кельм - ведь Кельм предварительно ее подставил в интересах дела, а потом вытащил, потому что он хороший профессионал и не допускает проколов.
А Марк спас ей жизнь. Только ей, ради нее самой. Тащил, зажав наверное нос от вони, до самой больницы, и там помогал перевязывать, хотя чего это ему стоило, при его отвращении ко всем подобным делам?
Марк ее боготворил. Ивик всегда понимала, что не заслуживает такого отношения. Что Марк ставит ее на пьедестал и восхищается ею совершенно незаслуженно. И терпит. Все годы терпит. Ни слова упрека. Хочешь на Триму - пожалуйста. Не можешь часто приходить - что ж, я знал, что так будет. Я ни о чем не жалею.
Ивик вдруг вспомнила, как отбивали с Хейтом прорыв. Она тогда была беременна Миари, но еще не знала этого. Хейт погиб. Ее почти не зацепило. Как она добралась до дома, ткнулась носом в косяк, и Марк открыл дверь. И она ввалилась, с исцарапанным лицом, вся форма изодрана и в копоти, под носом кровь, и слезы текут почти беспрерывно. И сил нет, совершенно нет сил. И как Марк ее тащил в туалет, и потом уложил на кровать, и вытирал окровавленное лицо, и поил с ложечки, а она все всхлипывала. Не могла успокоиться. Перед глазами стоял Хейт, его буквально разодрало на части дарайской макой... И Марк обнимал ее, а Ивик всхлипывала у него на плече.
Может, тогда она впервые поняла, что у нее есть дом. Впервые в жизни. Настоящий дом. Где поймут, поддержат, помогут. Куда можно возвращаться. Марк был ее домом. А она ему - нет. Что она могла? Чем поддержать его, чем помочь? Да ничем. Правда, он и не так уж нуждался в этом, работа его была мирной, жизнь - спокойной, без потрясений.
Ивик часто была несправедлива к Марку. Он ее раздражал. Надоедал. Она могла сказать "слушай, ты не можешь оставить меня в покое ненадолго?" И ведь он всегда покорно оставлял, уходил. Ивик чувствовала себя как последняя свинья. Извинялась потом, а он удивлялся - "да ты что?" Так искренне, неподдельно удивлялся... ему и вправду было не обидно. Она могла бы и наорать на него. И ударить. Он бы не обиделся. Он любил ее. Так собаки умеют любить.
Она всегда была виновата перед ним. Страшно виновата.
Но он разубеждал ее в этом, он так не думал. И с ним Ивик начинала верить, что может, и правда все так... что она так прекрасна. Удивительна. Что она достойна такой любви и поклонения даже.
Когда она заговаривала о своей вине перед ним, он быстро убеждал ее, что как раз наоборот - она дает его жизни смысл. Он живет только ради нее. Она лучше всех в мире. Какая может быть вина? Ивик начинала ему верить. Да, он так часто повторял, что нет женщины лучше, чем она, красивее, нежнее, ласковее, нет лучшей жены - что Ивик в это уже и верила. Может, и правда.
Ивик закрыла лицо руками. Не смотрела больше на танцующих.
Вспоминала.
После той игры в Медиане она долго не могла опомниться.
Что священники знают об этом? Они говорят о целомудрии. Целомудрие, по их мнению, заключается в недопущении секса. Всего-то навсего... А что они знают о такой вот игре?
Ведь никогда... ни с кем... она даже не думала, что такое возможно.
Она стала другим человеком. Она пришла домой, а ветер Медианы все еще шумел в ушах. И страшно было сидеть рядом с Марком. После того, как она уже стала единым целым с другим человеком. Казалось, Кельм - часть ее души. Он здесь, рядом. Она могла бы без стыда рассказать Марку о случившемся - ведь ничего же "такого", правда? Гуляли. Играли в Медиане. Обычные гэйновские дела.
А душа ее металась и мучилась, потому что надо было говорить с Марком, и реагировать как-то на него, и считать его мужем... А она была уже не она - а белая птица, и сердце у нее было одно на двоих с Кельмом.
Так было до того момента, когда дети легли, и Марк закрыл двери в супружескую спальню. Ивик привычно скинула одежду. И вдруг, в этот-то момент ее скрутило.
Здесь уже Кельм был ни при чем. Ведь ничего этого с Кельмом у нее не было. Однако же, так вышло, именно теперь - впервые в жизни - у нее было "это" с другим мужчиной, кроме Марка. Точнее говоря, с тремя. Если это можно так назвать. Ивик замерла. Собственная нагота вдруг стала ей омерзительна. Она быстро нырнула под одеяло, лежала, как застывшая ледяная статуя.
В этом она не виновата, конечно... но что делать? Рассказывать это все Марку - немыслимо.Только пугать его, только расстраивать. Хорошо, синяки почти сошли. Марк обнял ее, а Ивик ничего не чувствовала, кроме внутренней паники. Марк пытался ее приласкать... наконец понял и спросил, что с ней. Ивик сказала, что просто что-то... нет настроения. Марк снова попробовал. Ивик ощутила себя виноватой - он-то здесь при чем? Он так долго ее ждал, а она... он же не отвечает за действия доршей. Она постаралась расслабиться. Постаралась ответить на ласки. Марк, видимо, решил, что все уже в порядке. Все было как обычно. Он не чувствовал, что Ивик сжимает зубы от боли - тело отзывалось болью, и ничего с этим сделать было нельзя. .
Потом все вошло в колею.
Она отогрелась, забыла все. Заставила себя забыть. Привыкла к Марку снова. Даже почти перестало быть больно. Дурацкая эта фантомная боль от уже заживших синяков и затянувшихся ран прошла. Все стало нормально, как раньше.
Здесь был другой мир.
Здесь только нежность, только тепло, здесь немыслимо даже подумать о той, другой жизни. Здесь хорошо, как в материнской утробе.
И она смогла все забыть. И Кельма, и доршей. Она привыкла к Марку заново...
Ивик смотрела, как Марк танцует с Ашен. Легкой, счастливой. Рядом с ней он казался смешным - невысокий, круглоголовый. Гэйны заметно отличались от представителей других каст, даже на вид. Сказывались постоянные тренировки. Дисциплина. Красивые , точные движения, прямая спина. А Марк смешно топтался на месте, и рубашка выбилась из штанов. Ивик ощущала к нему почти материнскую нежность.
Марк выбрался из толпы и подсел к ней. Провел рукой по ее волосам, заглянул в глаза. И сразу перестал быть маленьким и смешным. Ивик не чувствовала его больше своим ребенком - скорее уж отец. Старший, любящий.