Невинная для Лютого. Искупление
Шрифт:
— Ваша дочь, господин Береговой, очень цеплялась за жизнь. Через неделю мы ее выпишем, — и врач отстранилась, пропуская меня к стеклу.
Никогда еще я не был так одновременно счастлив и разбит.
— А жена? — влипнув лбом в ограждение и приложив обе ладони на холодное стекло, я впитывал образ дочурки. Крошечный носик, малюсенькие пальчики, реденькие темные волосики на темечке. Ангелочек. Мой Ангелочек.
— Ничего не можем сказать. Она потеряла слишком много крови, и если очнется, больше не сможет иметь детей. Держитесь, —
А я держался.
За воздух. За веру и надежду. За прощение, которое не заслужил.
Глава 62
Лютый
— Папа! Па-а-апа!
Вскочил в кровати с глубоким вдохом. Прислушался. В доме было тихо. В окно заглядывала полная луна. Она прятала тени по углам и касалась бортика люльки лимонной полосой света.
Я ринулся к кроватке Надюши, но дочь мирно спала на животике, подложив под пухленькую щечку кулачок и тихо посапывая.
Не стал я называть ее Милой. Не смог, после того, что узнал. Надеюсь, что Ангел меня простит за это, когда придет в себя. А она обязательно придет, вернется ко мне. Я верил, продолжал верить несколько месяцев и рычал на всех, кто смел говорить, что у Ангелины нет шансов.
Увольнял врачей, которые не могли ничего сделать, нанимал других, самых опытных, самых дорогостоящих. Я готов был обнищать, только бы Лина открыла глаза. Выгонял прочь всех, кто хоть раз заикался, что мне стоит жить дальше ради детей и оставить в покое измученного Ангела — она не жилец.
Пока сердце бьется, я буду ее ждать.
Я прошел по комнате, утопая босыми ногами в мягком ковре, и остановился у комода. Там, внутри, все еще аккуратно сложены вещи Ангелины: ее белье, маечки, колготки, кофты, брючки. Они все еще хранят ее запах, и я боюсь открывать шкафчики, чтобы ненароком не отпустить-уничтожить тонкую нить, связывающую меня и ее. Будто боялся, что, когда аромат нежной кожи перестанет меня преследовать, она…
Умрет?
Нет, я не отпущу! Не отпущу тебя, Ангел. Вот хоть бей меня, ругай, я не могу.
Посмотрел на свое отражение. Высох, потемнел, зарос. Похож на старого медведя. Мне давно на себя плевать, я дышал и жил ради надежды снова услышать голос Ангела. Ради детей тоже, но… именно жена не давала мне шанса впасть в уныние.
Волосы прилично отросли, торчали во все стороны бесформенной прической, зато теперь малышке было за что схватиться. Дочь поправилась, округлилась, кушала с аппетитом, агукала и искряще смеялась, а вчера я поймал ее осознанный взгляд и понял, что в посветлевших нежно-голубых радужках ищу отражение любимой.
Ловлю знакомую улыбку, изучаю красивую форму лица, изгиб бровей, капельки глаз. И очень скучаю. Хоть и приезжаю к Лине каждый день, из-за чего приходится на несколько часов оставлять детей на тетю, все равно тоскую.
Ведь она молчит. Не кричит, что я жестокий. Не обвиняет в том, что я сделал. Не ревнует к Насте. Не заставляет меня сатанеть от присутствия ловеласа Звонарёва. Не делает по-своему, не злит и не заставляет меня лопаться от нетерпения прижать тонкую фигурку к себе.
Она просто лежит. Зависла между жизнью и смертью и не может выбрать, где лучше.
— Вернись ко мне, Ангел, — повторяю каждый раз, уходя домой. И она не отвечает.
Трудно сказать, как я живу дальше. Как-то.
Похожее состояние было, когда умерла Мила, но тогда я существовал ради мести и смерти, а сейчас ради жизни. Двух, а вернее, трех.
— Мама! — закричал Саша в соседней комнате. Я побежал к нему и подался к кровати. Сын метался по подушке, но не просыпался. — Мама, не уходи!
В сердце больно вошел кол. Я схватил сына за плечи и хорошо встряхнул. Он приоткрыл глаза и привычно отстранился. Саша будто стал старше за эти месяцы, отдалился еще сильнее, и как я не пытался приблизить к себе, все равно уходил в себя. Общался мало, много рисовал, много читал, особенно Экзюпери, но никогда не называл меня папой, а к сестренке вообще не подходил. Убегал, стоило мне предложить посмотреть на малышку.
Психотерапевт посоветовала дать ему время. Он пережил несколько потерь, и это состояние — защитная реакция. Она советовала просто давать ему свободу, показывать свое доверие и любовь и ничего не требовать. Я так и делал.
— Саша, все в порядке, я рядом, — попытался обнять его, но сын оттолкнулся.
— Она ушла, да? Бросила нас! — закричал он, растирая слезы на щеках. — Ты ее обидел, и она ушла!
— Нет же, — я присел на край кровати и потянулся, чтобы погладить его по плечу, но Саша дернулся и отполз подальше.
— Тогда где мама?! Почему она меня бросила?! Это ты виноват! Ты ее пугал. Ты ее не любил.
Я встал.
— Саша, успокойся, а то приступ будет.
— Не хочу с тобой, — заводился он еще больше. — Я хочу к маме! Отпусти меня к ней! Пожалуйста… — он согнул колени и, уткнувшись головой с острые узлы, заплакал.
— Саш, я обещаю тебе, что завтра мы сходим к маме, — все-таки присел, но уже не пытался прикоснуться. Не буду его пугать. — Она никогда тебя не бросит, верь мне.
Он помотал головой и сильнее заплакал, а потом приподнялся и, всхлипывая, прошептал:
— Мне приснилось, что у нее выросли крылья и она, как ангел, улетела.
Я нервно сглотнул.
— Потому что мама и есть Ангел, просто ей пришлось нас ненадолго оставить, но я рядом. Папа рядом, Сашунь.
— Ты мне не папа, — сухо сказал сын и снова уткнулся лбом в колени. — У меня нет папы.
Я не отрицал. У меня просто не осталось моральных сил бороться еще и с призраками прошлого, мне бы с настоящим разобраться. И будущему не проиграть.
Я никогда не пойду проверять — Саша мой сын или нет. Ни-ко-гда. Это знание ничего не поменяет, только взрастит между нами новую пропасть. Он мне родной — и точка!