Невинная для Лютого. Искупление
Шрифт:
Он знал, уже тогда знал, кто занес топор над моей судьбой. Знал и играл на этом. Сука. Тварь. Подонок…
Держал уйму людей на привязи, но ради чего? На кой ему сдался этот Носов? Кирсанов? Почему сам не грохнул их? Или чужими руками делать больно — приятней?
И почему Серый был вечером у нас дома и мне об этом не сказал? Он ведь приходил к Миле в тот вечер. Говорил с ней еще живой. Видел ее последним. Слышал ее голос, смотрел в глаза. И за два года ни слова не проронил. Ни разу не заикнулся. Зачем? Кого прикрывал? Что пытался замять?
Вел двойную игру
Или чувствовал вину, что ушел невовремя и не спас Милу — любовь всей его жизни?
Это злило. Безумно. Убивало во мне спокойствие и терпение. А еще под сердцем колотилось беспокойство за Ангела. Она там одна. Рожает. Ей больно, а я не могу быть рядом. Несправедливо!
— Я сохранила одежду малыша, — призналась Ирина, вернув меня в реальность из раздумий. — Она была в крови. И это была чужая, потому что кровь от раны была на спине, а эта украшала горловину и грудь. У Саши были гематомы на шее, преступник пытался его задушить, скорее всего, — Ирина опустила голову и поникла. — Я не знаю точно, но тогда была в этом уверена. Мне ребенок был в тягость, денег едва хватало, и я испугалась, что мать влезла во что-то жуткое, потому отнесла мальчика в приют.
— Спасибо, что вы нам все это рассказали, но это домыслы. Ближе к делу, Ирина Андреевна, — раздражался адвокат.
— Единственное, что у меня получилось скрыть от вашего подопечного, это Сашку. Чехов шантажировал, пугал. Он… — женщина захлебнулась словами, засопела, а потом отмахнулась, будто от призрака.
— Вы говорите, что господин Чехов угрожал вам?
— Не только мне, — она кротко кивнула, смяла руки на груди. — Он издевался над мамой, когда я вернулась, пытаясь выведать все, что она видела. После Валентин бил меня в живот и резал мне ладони, глядя в глаза, как сумасшедший, пока я не дала слово молчать о случившемся. Пока не поклялась прислуживать, — она протянула дрожащие руки, и я увидел тонкие надрезы на ладонях, почти такие же, как у Ангелины.
— Может, вы неудачно упали в кусты, когда шли навеселе из клуба? — ухмыльнулся защитник.
— Я не пью, — призналась Ирина и быстро захлопала глазами. — Я с детьми работаю и никогда себе такого не позволяю. У меня многолетний стаж.
Вмешался судья:
— Ближе к сути.
Адвокат нахохлился, раздул губы и уточнил:
— Почему вы думаете, что кровь на одежде мальчика принадлежит Носову?
Женщина медленно сложила пальцы и показала на зверя в клетке.
— Потому что он в тот день говорил лишь о нем.
— Что именно?
— Что Мила его дочь.
— Чья? Точнее.
— Дочь Валентина, конечно. Хотя потом он кричал обратное, что она дочь Носова. Я думала, что Чехов сошел с ума, и от страха едва понимала, что происходит.
Я открыл рот с шумным вздохом, повернулся к Стасу, но он быстро показал мне знак «молчать».
— Расскажите подробней, что именно вы слышали от Чехова в тот день?
— Он орал, что жену похитили. Я поняла, что ее долгое время держали в плену, и после она забеременела. Валентин убивался горем, но тест показал его отцовство, пришлось принять ребенка. После жена свихнулась и попыталась покончить собой.
— Молчи, сучка! — из клетки послышался свирепый голос Чехова. — Замолчи!
— Продолжайте, — вмешался судья. — Подсудимый, соблюдайте тишину.
Я превратился в слух. Сфокусировался на женщине, которая была ключом к разгадке. Осознавая, как я был близок все это время к правде и ничего не замечал. Ирина всегда вела себя прилежно, выполняла работу безупречно и скрывалась с глаз, но она всегда все слышала и все передавала своему «господину». Мне ли не знать, как Чехов может уговаривать.
— Жена Чехова при смерти призналась, что анализы дочери подделала и сказала имя того, кто отец ребенка.
— Кто это был?
— Кирилл… Носов.
Твою ж мать! Так месть была не Кирсанову, а Носову! Вот оно что! Носов же думал, что Мила — дочь Чехова, его заклятого врага, и решил убить ее. Как все банально и жестоко, ведь убил свою дочь. Гореть ему в аду!
В этот миг я понял, что своим жестоким поступком спас невинную девчонку, маленького Ангела, что попала под тяжелые камни взрослых разборок. Да, не отмоюсь никогда. Да, буду просить прощения вечно.
Но нет, никогда об этом не пожалею. Потому что буду любить ее до смерти.
Я с трудом выдохнул горячий воздух и расправил плечи — стало чуточку легче. Только глухо под ребрами стучало волнение. Тук-тук. Тук-тук. Пожалуйста, Боже, сохрани их! Мою дочь и жену.
Стас поднялся, распахнул кожаный портфель с деловым видом, выложив аккуратно свернутую футболочку Сашки перед прокурором. Я скрипнул зубами и прикрыл ладонью глаза, чтобы не видеть и не вспоминать, но вещь уже отпечаталась перед внутренним взором — это было так тяжело, что воздух снова ушел из легких. Я помню синие машинки принтом по белой ткани футболки — мы вместе с женой покупали, незадолго до ее смерти.
Теперь же белоснежная ткань пожелтела, а машинки изгваздались рыжими пятнами.
— Мы провели анализ крови, — поднялся прокурор. — Здесь три вида. Мальчика, Милы Береговой и… того, кого жертва укусила за руку — Кирилла Носова. — Он показал снимок. — Это фото руки подозреваемого мы сделали в больнице. Для более глубокой экспертизы нужно время, но здесь четко видно укус, осталось лишь сравнить с челюстью жертвы. Могу я добавить улики к делу?
— Протестую, — хрипло возмутился адвокат и дернул галстук, который давно съехал набекрень. — Это не относится к делу.
— Господин судья, самым прямым образом относится, — твердо отчеканил Роман Ефремович.
— У меня нет вопросов, — ретировался адвокат и рухнул на место, явно понимая, что проиграл очередное дело.
— Продолжайте, — устало согласился судья и показал на прокурора.
До заседания за нужные доказательства, которые я припрятал на черный день — документы о захватах компаний, записи угроз, фото избиений жертв — этот человек обещал не просто облегчить мою участь, но и при хорошем стечении обстоятельств снять обвинения, но я мало верил. Чудес не бывает. Готовился ко всему, лишь бы спрятать Ангела и детей от мрази в погонах.