Невозможный Кукушкин
Шрифт:
И железный человек Пчелинцев тоже расчувствовался и вспомнил, как пропавший Кукушкин был ему ещё с детства должен восемь копеек, и когда в один прекрасный день разбогател — нашёл на улице полтинник, то не забыл, отдал долг.
А Марьяна, заливаясь слезами, пообещала Тагеру своего самого большого плюшевого медведя, если только он найдёт Славика.
И тогда Тагер окончательно поверил в бесценность непонятно куда исчезнувшего Кукушкина.
— Ну и дела, — сказал себе Тагер. — Шутка ли, из дома вышел ребёнок, хороший, нужный всем человек, и не вернулся! Теперь всё зависит от меня, Тагера. Только я смогу найти Кукушкина. Больше некому! Ко мне, именно ко мне обратились за помощью и терпеливо ждут от меня, именно от меня решительных действий.
Прежде всего надо разработать систему. Всякий уважающий себя следователь начинает с вопроса: кому выгодно преступление, кому было выгодно, чтобы Кукушкин не вернулся домой?
Тагер нарисовал на бумаге окружность и вписал в неё: «Слава Кукушкин». От этой окружности он решил проводить красные лучи — людей, которые хорошо относятся к Кукушкину, и чёрные лучи — людей, которые плохо относятся к Кукушкину, — может быть, кто-нибудь из них устроил его исчезновение…
Значит, нарисовал Тагер окружность и вписал в неё «Слава Кукушкин», и принялся проводить красные лучи. На одном он написал «Новодедов», на другом — «Перепёлкина», на третьем — «Светлана Л.», на четвёртом — «Серафима П.», на пятом…
И когда в конце концов красный карандаш весь исписался, а чёрный так и остался нетронутым, Славка Кукушкин превратился в солнце.
И это было основное открытие сыщика Петра Тагера, которое он сформулировал так:
«Каждый человек для кого-нибудь — солнце, даже если это Кукушкин».
И поскольку чёрных лучей не оказалось, Тагер испугался, что у него ничего не выходит, и добился всесоюзного розыска. Но и всесоюзный не помог, он только до полусмерти напугал родителей Кукушкиных. Они кое-как погрузили виноград в самолёт, не досмотрев мечети и минареты, бросились сломя голову в Ленинград. В самолёте они не разговаривали друг с другом и только держались за руки. А винограду — что! Он тоже летел и летел в Ленинград и прилетел туда в самой лучшей форме.
ТАКАЯ ТРУДНАЯ И НЕПОНЯТНАЯ ЖИЗНЬ
Кукушкин прожил на Юкате довольно долго, если измерять время по юкатианским часам — почти целый год, но даже за год он не научился определять ненаше время.
Однажды он спросил у времени — какой сегодня день: вчерашний или сегодняшний?
Юкатианское время, не моргнув, ответило:
— Позавчерашний.
— А завтра будет какой?
— Завтра будет прошлогодний.
Ну пойми тут и разберись!
На Юкате было странным не только время, но и всё, с чем бы Славка ни столкнулся.
Например, в первый же миг своего прибытия на Юкату он столкнулся с её скалистой поверхностью. Поверхность была совершенно немой и безжизненной: ни ручья, ни реки, ни дерева, ни цветов, ни простой травы.
«Как же они здесь живут? — подумал Славка с удивлением. — Даже на дерево не залезть. Даже цветов не нарвать. Под кустом и то не спрятаться и не посвистеть в травинку… Нет, как они здесь уныло живут. Они просто даже себе не представляют, какое у них уныние».
И сразу же ему вспомнились слова Ешмыша, когда тот восхищался Землёй и назвал её удивительной планетой. Бедный Ешмыш!
Ешмыш и мыслящий цветок Тюнь-Тюнь, и маленькие козерожики, с которыми он прилетел, исчезли в первый же день, и если он видел их потом, то издалека: все они весело махали ему ивовыми прутиками.
Долго его не впускали в главный город страны козерогов — Ботон. Доктор Чреф держал Кукушкина на карантине, и, как оказалось, не напрасно.
Немного спустя после высадки Кукушкина пустынная и голая посадочная площадка неожиданно покрылась сиреневой травой, а в траве забрезжили солнечные головки одуванчиков. Одуванчики здесь выросли оранжевые.
Посмотреть на чудо пришли и приехали толпы козерогов. На первый взгляд они показались Славке все на одну мордочку, но чем дольше он разглядывал их, тем различнее они становились, да и форма рога у каждого была своя.
Чтобы сохранить неизвестное на Юкате чудо, козерогские учёные вызвали из Ботона охрану. Охрана была остророгая. Остророги окружили одуванчики со всех сторон, учёные тем временем размышляли, а потом начали исследовать цветы и траву — старались определить, польза от них будет или вред.
К единому мнению они так и не пришли: кто говорил, что всё это вредное, надо его вырвать и выбросить в космос; другие советовали не торопиться: вырвать всегда успеется, надо посмотреть и подождать, авось не погубят Юкату живые, немыслящие цветы.
Козерогский народ сам решил, что делать. Три дня и три ночи он стоял в очереди, чтобы поближе протиснуться к живым цветам и вблизи посмотреть на них, а заодно поглазеть и на Кукушкина. Впрочем, на Кукушкина смотрели без особого интереса, а как-то уж очень между прочим. Он даже на это обиделся. Всё-таки он, как-никак, прилетел к ним в гости, а на него — ноль внимания!
К концу третьих юкатианских суток по велению народа вышел на посадочную станцию один козерог, чем-то отдалённо напомнивший Славке фалангу-паука которого он видел в журнале, и оплёл это небольшое поле цветов тонкой золотистой паутиной.
И за эту загородку больше не сунулся ни один козерог. С этого дня цветущее поле стало местом встреч всех друзей и приятелей. Так и говорили: «Приходи к одуванчикам». В юкатианском языке появилось новое слово «одуванчики».
Первое время Славка жил на Юкате в своё удовольствие: спал, ел, смотрел на козерогов — очень больших тружеников, они день и ночь работали в космосе, — встречался иногда на большом расстоянии с Ешмышем и Тюнь-Тюнем — единственными своими знакомыми на этой планете. Но по мере того, как двигалось вперёд юкатианское время, он начинал чувствовать незнакомую раньше тоску: хотелось что-то делать, что-то узнавать, но этого не было и не было.
Когда он летел сюда, он, между прочим, надеялся, что с ним произойдут какие-нибудь приключения, хоть и страшные. Но ничего такого не происходило. Про него как будто совсем забыли, а он-то надеялся: может, хоть на далёкой планете ему повезёт, и он всем докажет, что не такой пропащий человек Кукушкин, как про него привыкли думать.
И вот однажды, когда он сидел прямо на траве рядом с цветущим и звенящим полем разбушевавшихся одуванчиков — они так выросли, что их головы уже тянулись к звёздам, и они перешёптывались со звёздами и предлагали им «голову на отсечение — мы прорастём и у вас», — к нему, неслышно ступая и оглядываясь по сторонам, подошли Ешмыш и мыслящий цветок Тюнь-Тюнь.