Незабываемые дни

Лыньков Михась

Под сенью дубов раскинулись непролазные заросли орешника, которые тянулись до самой речки. Один скат горы был песчаный. Это — излюбленное место совхозной детворы, которая устраивала здесь все свои игры. Майка вспомнила про это, улыбнулась. На Барсуковой горе прошло, как золотой сон, промелькнуло и ее детство. Почему промелькнуло? Она нахмурилась, согнала с лица улыбку, чтобы не показаться несерьезной своему молчаливому напарнику. В самом деле, почему промелькнуло, если она еще не ощущала той резкой грани, которая навсегда разделила бы ее детство и юность?

Она любит и гнездо аиста на дубе, и Барсукову гору, и ей попрежнему хочется сбежать босиком по нагретому солнцем скату горы. И ее приятели, забыв подчас о ее ответственной роли, вдруг назовут ее цаплей — старой детской кличкой. И она не

обижается. Цапля так цапля. А прозвали ее цаплей некогда за длинные ноги, такие быстрые и такие легкие, что она и в самом деле, как цапля, шагала по любой трясине и взбиралась на Барсукову гору так быстро, что никто из товарищей не мог ее догнать. Была она когда-то в школе верховодом, заводилой во всевозможных играх и не уступала своего первенства самым задорным мальчишкам, которые никак не могли примириться с ее первенством и даже делали попытки проучить ее, чтобы она не очень лезла не в свои дела. Но она так решительно бросалась тогда в атаку на заговорщиков, что они в панике разбегались кто куда и, очутившись на солидной дистанции, шли на полное примирение:

— Ну чего уж ты, цапля? Разве мы против тебя?

С тех пор она стала признанным командиром среди своих сверстников, и не было ни одного дела, ни одной игры, в которой бы она не принимала участия и не верховодила. Сколько было походов за грибами, за ягодами, а весной — за березовым и кленовым соком, ранними весенними цветами! Осенью собирали жолуди. На Барсуковой горе у них было целое хозяйство. В специально построенных домиках и пещерах жили ежики, ужи. Приручили подбитого журавля, и тот следовал за их компанией и до того осмелел, что чувствовал себя полновластным хозяином на совхозном дворе, нагонял панику на большого, но очень кроткого сторожевого пса Барбоса. Только покажется на дворе серая фигура журавля, как Барбос сконфуженно опускает голову и дипломатично отступает куда-нибудь под крыльцо, чтобы избежать неприятностей с болотным забиякой.

У детей было много разных интересных мест в лесу. На самом высоком дубе Барсуковой горы построили что-то похожее на шалаш, над которым развевался выцветший на солнце флаг. Это была сторожевая вышка, куда дети забирались, чтобы вести наблюдение за окрестностями, когда обороняли «Мадрид» от «фашистских» набегов. Это было лет пять тому назад, а может быть и раньше. Все, и взрослые и дети, с волнением следили за далекими испанскими событиями. Тогда дети и горку свою называли Мадридом. Они часто играли в испанскую войну. Несколько раз Майка Светлик превращалась в Долорес Ибаррури. И какую бы роль ни поручили Майке, круто приходилось «врагам» испанского народа. Их атаки отбивались с такой решимостью и отвагой, что порой и взрослым приходилось вмешиваться в эти игры, чтобы унять немного страсти, бушевавшие на знаменитой горе.

С тех пор горка эта, которая раньше называлась Золотой, стала именоваться Барсуковой горой. И к перемене названия Майка имела самое непосредственное отношение. Про горку эту ходила легенда, будто похоронен здесь в стародавние времена сказочный великан, который некогда защищал народ от угнетателей-панов. И будто бы у этого великана была золотая сабля, творившая разные чудеса в его единоборстве с врагами. Эта сабля стала предметом самых жарких споров среди друзей Майки. Разумеется, никто из них в действительности не верил в чудесную саблю. Но она была золотая. А это обстоятельство приобрело особенное значение. Надо было достать золотую саблю. Достать и переслать ее в подарок испанскому народу, чтобы он за эту саблю мог купить оружие, танки, боевые корабли, чтобы скорее победить и своих, и гитлеровских фашистов. Было принято решение: достать заветную саблю. Сколько ночей собиралась группа заговорщиков с лопатами у подножия горы, копали, рыли со всех сторон при неверном свете луны!

Однажды им показалось, что совсем уже близко успешное окончание работы, — они будто бы обнаружили какой-то подземный ход; остается еще вынуть несколько лопаток земли, и золотая сабля очутится у них в руках. Но тут произошли непредвиденные события, положившие конец всем их поискам. Из подземного хода выскочил какой-то невиданный зверь и со страшным рычанием, — правда, рычание это походило немного на обыкновенное хрюканье, как говорили впоследствии

некоторые скептически настроенные участники этой экспедиции, — промчался мимо ошеломленных кладоискателей. А вслед за первым пробежало еще несколько зверей. Каковы они были, какого размера, сказать было трудно, так как перепуганные насмерть искатели стояли совсем онемевшие, потеряв всякую способность что-либо видеть. А минуту спустя, побросав где попало свои инструменты, они так стремительно помчались домой, что даже Майка не могла их перегнать, несмотря на то, что уж в чем-в чем, а в беге у нее не было соперников. И, забравшись под одеяло, еще долго дрожали незадачливые участники ночной экспедиции, и сон их был неспокойный, тревожный.

Только в полдень, когда уже высоко поднялось за лесом веселое солнце, они вновь собрались на тайное собрание и высказали разные соображения о ночных приключениях. И тут им пришлось пережить известный конфуз. И по следам, — а юные кладоискатели были завзятыми следопытами, — и по всем прочим признакам они пришли к несомненному выводу, что таинственные и проворные звери были не больше, не меньше, как самая обыкновенная барсучиха со своими детенышами. Подземный ход оказался самой обыкновенной барсучей норой. Легенда про золотую саблю сразу поблекла, потеряла свое очарование. Разумеется, Майка и ее ближайшие соратники не преминули оказать посильную помощь сражающемуся испанскому народу. На эту помощь ушли все сбережения Майки, предназначенные на покупку велосипеда. Велосипед, как-никак, мог подождать, события же в Испании не ждали.

А Золотую горку с тех пор назвали Барсуковой горой. От этого она, однако, ничего не потеряла в своей былой привлекательности…

За последние годы у Майки появилось много новых интересов, но она всегда с восхищением следила за детскими играми на Барсуковой горе, и если бы не присутствие взрослых, она бы приняла самое горячее участие в отчаянных атаках на «самураев», которые сменили в детских играх «испанских фашистов». Этих «самураев» так гоняли по лесу, наводили на них такой ужас, что встревоженные матери устраивали специальные экспедиции в лес, чтобы немного утихомирить воинственный пыл «вражеских армий», а главное, спасти очередных «самураев» от излишне жестокой расправы.

…Майка, сидя в дозоре, вспоминала все эти дорогие и милые сердцу треволнения детства, протекавшего на этих лесных тропинках, болотных ручьях, на отвоеванных у болот полях, на Барсуковой горке.

Вспоминала и нередко украдкой поглядывала на своего напарника по дозору, молчаливого киномеханика Юрку, который настороженно прислушивался к шороху листвы. Он был года на два старше Майки, когда-то учился вместе с ней в одной школе, потом так увлекся кино, что за какой-нибудь год стал киномехаником и занял постоянную должность в совхозном кинотеатре. Юрка собирался в недалеком будущем поехать учиться, мечтал стать не то инженером, не то артистом. И когда посвящал кого-нибудь в свои заветные мечты, так морщил при этом лоб, что сразу становилась понятной его давнишняя школьная кличка — Юрка-философ. Он и в ту пору так морщил лоб, отвечая какой-нибудь заданный урок, что казалось, он в эту минуту решает самые сложные и глубокие проблемы, которые не под силу всем мудрецам земли. С тех пор его и окрестили Юркой-философом.

Конечно, сейчас не приходится мечтать об учебе. Все спутала, смешала война. И не каждый знает сегодня, что ему предстоит завтра и послезавтра. Война…

Майка вздохнула. Молчал Юрка, близоруко приглядываясь, как таяли, блекли красочные отблески солнца на вершинах сосен, как робко пробирались вечерние сумерки, словно прокрадывались среди деревьев, как по ближней лощине поползли, заклубились сизые космы тумана. Легкой прохладой потянуло от ручья. Майка зябко повела плечами. Поморщившись, ссутулился Юрка, будто ему за воротник упали дождевые капли. И когда он морщился, отчетливо проступал на лбу, над самой бровью, небольшой синеватый шрам. Майка взглянула на этот шрам и так громко засмеялась, что Юрка даже вздрогнул от неожиданности и с недоумением взглянул на нее. Она сразу спохватилась, умокла — так некстати был этот смех сейчас, здесь, на лесной тропинке. Но словно все ее существо потрясал беззвучный, неудержимый смех, и глаза ее светились таким лукавством, что парень невольно спросил: