Незабываемые дни
Шрифт:
— Отвяжитесь, наконец, это меня совершенно не касается. Я должен воевать, я должен фашистов бить, а при чем тут население?
Споры все больше разгорались. Потом с заключительным словом выступил Василий Иванович:
— Все мы, товарищи, хотим бить фашистов, бьем и будем бить. Это наша главная задача. Эту задачу хорошо понимает и молодой наш товарищ лейтенант Комаров, которого я поставил бы даже в пример другим как хорошего воина. Но кое в чем мы не согласны с ним. Он забывает об одном важном и весьма ответственном моменте. Лейтенант Комаров — коммунист. А разве может коммунист жить, работать, воевать без людского окружения, без народа, особенно в наших партизанских условиях? Наше население не является даже тем обычным тылом, о котором мы привыкли думать, будучи, скажем, в армии. Наше население находится, если хотите, на передовой линии огня. Если нас с вами, партизан, защищают от фашистов лес и наше оружие, то население находится с врагом лицом к лицу. Народ охраняет нас, если хотите. Народ дает нам не только хлеб, народ дает силу нашей борьбе, он — наша главная опора и поддержка. Без народа, товарищи, мы ничто… Я напомню вам хотя бы о таком обстоятельстве: десятки, сотни наших лучших разведчиков не сделают того, что ежедневно делает население, предупреждая нас о каждом движении гитлеровцев, о малейшем их намерении. А для кого мы воюем в конце концов? Нет, товарищи, не рекомендую вам забывать про население. Тут спорили о партизанской тактике. Конечно, она еще не разработана как следует. Наша тактика только выкристаллизовывается. Она не совсем походит на партизанскую тактику времен гражданской войны, совершенно другие у нас сейчас условия. Ее не подгонишь под армейские уставы, хотя некоторые уставные положения мы можем и должны использовать. Тот, кто думает на зиму забраться глубже в лес, чтобы отсиживаться там до весны, недостоин звания партизана. Местные условия каждого отряда подскажут ему, как лучше разместиться. Главное же — не понижать боевой активности. Иначе мы не будем расти, потеряем всякое уважение народа, перестанем быть теми, кого народ по праву называет своими мстителями. Правильно и вполне своевременно выдвигались тут требования о создании единого оперативного штаба. До сих пор отряды и группы действовали по своей инициатива, в зависимости от своих сил и возможностей. Мы и впредь не намерены сковывать инициативу отрядов. Но мы были бы плохими воинами, если бы не использовали возможность бить фашистов одним мощным кулаком. В ближайшие дни у нас будет оперативный центр. Готовьтесь, товарищи, к решительным боям, к решительным делам. Не упускайте из виду железные дороги, это имеет сейчас-особенно большое значение, когда гитлеровцы из кожи лезут вон, чтобы прорваться к Москве. Еще один приказ мой всем командирам и комиссарам: готовьте транспорт, сани, коней. И летом пешком тяжеловато, а зимой тем более. Без коня мы зимой не солдаты…
Василий Иванович закрыл совещание. Вскоре старенький сарайчик опустел, и глухая тишина нависла над поляной, над болотами и перелесками, по которым только что прошли люди.
11
В просторной землянке было тепло, уютно.
— Что ни говорите, Василий Иванович, а под крышей приятней, чем где-нибудь под елкой.
— Ну, смотря где и как…
— Понятно, теперь. Трудно себе и представить, что мы делали бы в шалашах или палатках при нынешних морозах.
— Да. Обосновались. Входим в силу, Слышеня. Глядишь, и в хорошей хате поселимся.
— Почему же и не поселиться? Своим хатам мы хозяева, не кто иной.
— Понятно, не кто иной…
Люди раздевались, развешивали промерзшую одежду на столбиках, на стенах. Сгрудились около печки, грели руки, ноги. Приятно гудело пламя в железной печке. Чугунные бока ее, раскаленные докрасна, полыхали жаром. Слабо потрескивала разогретая фанера, которой были обиты стены землянки, и в этом треске был какой-то особый уют лесного жилья, куда так приятно было вернуться с мороза и метели.
Киян докладывал обо всем, что произошло за день в лагерной стоянке отряда, где разместился сейчас и обком.
— Вернулись наши разведчики, Василий Иванович. Все вышло так, как было задумано вами. Часа два длилась атака фашистов на смолокурню. Они и перебежки делали, и подползали, и кто-то из них даже по-русски кричал: сдавайтесь, иначе погибнете. И такое разочарование постигло их, когда, бросившись в решительную атаку на смолокурню, они застали ее пустой. Бранили кого-то на чем свет стоит. Да так, несолоно хлебавши, и двинулись назад, — совсем бы замерзли фрицы, если бы их не подогрели наши хлопцы, которые были в засаде неподалеку от городка. Пятнадцать трофейных автоматов заприходовали.
— Это хорошо, Киян. А что с Байсаком?
— Приказ ему передали, чтобы связался в ближайшие дни с обкомом. Согласился было, даже уговорился с нашими хлопцами о встрече. Но потом там поднялась такая буча, что Байсак отказался от всяких встреч и категорически заявил, что он ни на какие встречи не пойдет и не собирается подчиняться кому бы то ни было.
— С чего это он так возгордился?
— Да комиссар у него есть, тот и начал увещевать Байсака. Куда ты, говорит, пойдешь, чтобы расстреляли тебя ни за что, ни про что, будто не видишь, что тебя которую уж ночь ловят, гоняют, как зайца. Тебя, мол, храброго командира, отважного партизана, они превратили в преступника.
— Гм… оригинальный комиссар… Что же дальше было?
— Дальше? Наших хлопцев чуть не постреляли сгоряча этот командир с комиссаром. Но тут среди их бойцов целый бунт поднялся. Взяли автоматы, и больше половины людей ушло из отряда. Мы, говорят, не хотим быть под командованием таких людей, которые неизвестно куда глядят… Комиссар было кинулся к пулемету. Я, говорит, научу вас уважать меня и слушаться. Но Байсак отстранил его. Так и разошлись мирно. Идите, говорит, кому со мной не по душе, я никого не неволю. Но увидите еще, что значит Байсак. Подался Байсак с оставшимися людьми в другой район. Далеко не уйдет, он все держится неподалеку от наших отрядов.
— А как с теми немцами на смолокурне?
— Да хлопцы наши намекнули байсаковцам, что, должно быть, состоится важное совещание на смолокурне…
— Знаете, Василий Иванович, пора нам кончать все это дело… — вмешался в разговор Бохан. — Хватит уж, накомиссарился этот бандит. Сами знаете, чего нам могло бы стоить это комиссарство. Уже в трех районах сидят его агенты. Все под видом пострадавших от гитлеровцев свояков своих селил в деревнях, вытягивал из Минска.
— Есть еще сведения?
— Да уж самые достоверные. Был он в Дроздовском лагере да там засыпался, едва не убили пленные. Потом был переведен в лагерь на Широкой улице в Минске. Оттуда к нам пролез.
— Ну что ж, сделай ему узкую улицу. Поставь над ним точку. А теперь вот о чем я хочу с вами посоветоваться…
Но Соколов не договорил.
За дверью послышался морозный скрип. Кто-то шел в землянку. Василий Иванович, услышав громкий стук в дверь, улыбнулся:
— Заходи, Комаров!
Это был действительно лейтенант Комаров.
— Простите, товарищ секретарь, что так поздно беспокою вас. Связной двух людей привел. Ну, я их в комендантский взвод, чтобы вас до утра не тревожить. Да у вас, видно, совещание, я ждал, пока кончится. Но они покоя не дают: докладывай да и только.
— Кто ж они такие?
— Из отряда батьки Мирона, говорят.
Василий Иванович даже привстал за столом:
— Ах, Комаров, Комаров, не ждал я, что ты окажешься таким бюрократом.
— Да что вы, товарищ секретарь? Такая уж у меня служба, чтобы не очень спешить показывать незнакомым людям дорогу к вам.
— Давай, брат, давай, о службе поговорим после. Накормил ли ты их хотя бы?
— У меня еще не было времени об этом подумать.
— Подвел ты меня, совсем подвел. Смотри ж мне, на одной ноге!
— Есть, товарищ секретарь!
Через несколько минут в землянку в сопровождении лейтенанта вошли два человека и остановились в нерешительности, силясь сквозь облако пара, ворвавшегося с ними, разглядеть людей. Звонкий девичий голос, наконец, нарушил тишину землянки: