Неженка
Шрифт:
Он сбрасывает вызов, а потом вообще отключает телефон. С Машки станется долбить его бесконечно звонками.
Матвей потянулся до хруста в костях, и выглянул на улицу. Вокруг всё было занесено снегом. Он мягко мерцал в свете фонарей. Дрожал на окнах, замысловатым рисунком. Тяжелел на ветках деревьев.
Тихо, и бело.
Спокойно.
Не смотря на Машкин звонок на душе у Матвея было спокойно.
Нет, он вполне осознавал, что обманывает одну женщину, и использует другую. Но совсем не мучился совестью по этому поводу.
Первая была виновата сама. Меньше надо строить из себя того, кем ты не являешься, и бросать своего
А вторая…
Со второй немного сложнее.
Он и сам не мог дать оценки, того, что происходит у них с Любой.
Просто охуенный трах!
Но тогда какого хера, его вечером так накрыло ревностью, когда она упомянула о других мужиках. Словно красная тряпка для быка, осознание того что Неженку могут трахать другие.
Он и сейчас сжимает кулаки, думая об этом. Чуть по стенке её не размазал, когда она ещё и брыкаться начала, характер свой показывала.
Остановили её слёзы. Она реально испугалась его. Такая маленькая, нежная. В сердце непрошено вкралась теплота, и растеклась по всему телу, при воспоминании, о её зелёных глазах.
Ёпт!
Он знает её всего три дня. Вернее, сказать, не знает, а трахает. Но как трахает!
Так охуенно, ему никогда не было с бабой.
Ему в ней нравилось всё. И то, как она заглядывала ему в глаза, и как подчинялась его силе, и как краснела, когда он говорил ей пошлости, и то, как отдавалась ему. Кончала каждый раз! Не притворялась! Не играла в угоду ему! Кончала для него! Вместе с ним! Под ним! Так сладко стонала, и кричала его имя. Не коверкая и не уменьшая! Полное имя! И это было так охуенно. Такая горячая, и сама этого не понимает, что может творить. Стесняется его. До сих пор!
Он вернулся в спальню, и натянул на вздыбленный член презерватив. Лег рядом с Любой.
Она лежала спиной к нему, на боку. Красивый изгиб спины, переходил в прячущиеся под одеялом округлые ягодицы. Темные волосы разметались по подушке. Поза расслабленная, доверительная. Руки на груди. Дыхание ровное. В темноте, явно выделяется светлая атласная кожа. Торчит хрупкое плечико.
Матвей склонился над ней, и втянул сладкий аромат.
Бля! Как так можно торчат от одного запаха?
А он торчал. Он вдыхал его и пропускал через себя. Он не мог им надышаться, и поэтому склонился и лизнул бархатную кожу, потому что хотел ощутить и вкус. Волнующий, дурманящий, обжигающий губы, язык, раздирающий нёбо. Он прикусил её плечо, и тут же поцеловал. Она немного заворочалась, но не проснулась, и он двинулся ниже, скользнул губами по спине, касаясь своими шершавыми пальцами, нежной плоти. Вдыхая, распаляя себя, растягивая удовольствие. Потому что знал, что возьмет её, насади на свой член. Ворвётся в тесный жар. Растянет, и сомнёт. И поэтому оттягивал этот момент, разматывал внутри тягучее желание. Сдерживал себя, не давал всё испортить поспешностью.
Руки сжали её талию. Погладили мягкий живот. Хороша. Невыносимо хороша.
И горяча.
Заводится с пол оборота. От одного поцелуя уже горит. А ведь он собирался свалить ещё в новый год, вот только так и не смог отрываться от неё. До сих пор не может.
Он откинул одеяло и огладил ягодицы. Пышные, круглые, упругие. Кожа нежная. Он коснулся губами, потом прикусил, и снова поцеловал.
Аромат, какой здесь был аромат. Сосредоточение греха. Знойный, сладкий запах желания. Пальцы его раскрыли её складочки, пробежались, погладили. Член болезненно дёрнулся. Он знал,
Вот как от неё оторваться?
Невозможно.
Люба заворочалась, и ахнула, ощутив его в себе.
— Матвей? — пролепетала она.
— Да Неженка, — отозвался он.
— Что… — её голос сник, когда он толкнул в неё второй палец, — а-ах! — только и вырвалось у неё.
Она выгнула бёдра, подставила ягодицы удобнее, и тихо застонала, когда он задвигал в ней рукой.
— Я разбудил тебя, чтобы убить своим членом, — усмехнулся Матвей, вытащил влажные пальцы, насадил на свой член, входя боком.
Задвигался, ощущая, то к чему так стремился. Тесноту, жар, влагу. И услышал её стоны, и его имя, которое она повторяла, двигая ему навстречу бёдра. Он обхватил её за талию, и вдалбливался, что есть сил.
— Моя, моя, Неженка! — сипел он, зарывшись носом у неё на спине.
— Твоя, твоя, — вторила она ему, выгибаясь и дрожа.
И от этих слов, просто сносило крышу.
Она признавала, что принадлежит ему. Отдавал себя добровольно. Позволяла делать с собой все, что он захочет. И он делал. Крутил её по-разному. Имел то сзади, то спереди. Насаживал на себя, или вдалбливался сверху. А она кричала и жмурилась от удовольствия, и кончала, сжимая его внутри. А он обнимал это податливое, теплое, мягкое тело, и понимал, что до неё он, по сути, и не трахался.
Когда в третий раз она кончила, извиваясь под ним, он прижал её к себе, и так и держал, пока она не заснула. Наблюдая, как разглаживаются её черты, выравнивается дыхание, сердце замедляется. Он аккуратно опустил её на кровать, и лёг рядом, зарывшись носом в её волосы, осознавая вдруг, что может так пролежать хоть всю вечность. И пронзенный этой мыслью, Матвей вдруг замер.
Какого хрена с ним происходит?
Как простая баба может так влиять на него? В чём тут дело?
Вот только смотреть спокойно не мог на неё. На то, как доверчиво лежит расслабленная в его объятиях, и на щеках ещё горит румянец. Как вздымается грудь, с расслабленными розовыми сосками. И изящные руки покоятся на его груди.
Бля! По ходу Холод попал.
* * *
Она зашла на кухню, вся взъерошенная, кутаясь в халат, и подозрительно посмотрела на него, стоящего возле плиты. Он повязал фартук на голое тело, только трусы надел, чтобы уж совсем не вгонять её в краску.
Решил приготовить ей завтрак. Хотелось Холоду сделать ей что-то приятное. Порадовать, чтобы улыбнулась.
— Ты готовишь? — удивилась Люба.
— Садись Неженка, сейчас накормлю своим фирменным блюдом, которое я освоил, после армии, когда жрать хотелось, но доширак не лез в горло.
Люба ожидаемо улыбнулась, и у Матвей в груди разлилось тепло.
— И что же не было никого, кто бы тебя накормил? — вопрос с подвохом, Матвей понимал это, и хитро взглянул на Любу.
— Вот где ты была Неженка, тогда? Почему столько лет я мучился голодом?
Она смущенно опустила глаза, прекрасно понимая, о каком голоде он говорит.
— Что за фирменное блюдо? — сменила она тему, и стянула расходящиеся полы халата.
— Сейчас увидишь, торопыга, — улыбнулся Матвей, и выложил на тарелку из скворчащей сковороды, толстый поджаренный хлеб.