Нежность к мертвым

Данишевский Илья

ее на улицы стихами, забывая про ненависть к человечеству. О

Маргарита, гордая дочь прачки, о Маргарита, о Маргарита…

… Курчава манда31 твоя Маргарита

Золото Сципиона, барка идущая к отмели,

И сердца от сердца ее маяков

В берлоге причалов и пепла,

Коринфа разорванный берег рассветом

Кносса колодец,

Маргарита текущая по рукам,

Штилем белым расшито ее ожидание –

ставшее по ее прихоти -

Категорией святости;

когда

она расчищает сухие ветки

Оставляя на них свое золото;

Вот она,

Как бомба стеклом и охровостью

Взрывается посреди Ватикана...

...доступная площадь святого Павла

31 Читай, как трепетная пизда волшебной лисы.

314

Нежность к мертвым

Наделенное властью лицо. А сейчас настало время для во-

просов со стороны.

Парализованная нимфоманка. Я хотела бы испытать — так

сказать в себе — переживание вашей вины. Так сказать, дейст-

венный экстракт вашего поступка. Поделитесь, впрысните в

немощь моего тела детали, самый сок, вашего действия.

Тысячи анонимных преступников. Мы забытые дети, мы

бежали из колыбели в поисках матерей. Мы находили мужчин

и женщин, которые клялись нам в любви, но обманывали нас,

и мы бежали дальше. Туда, где раскаленное солнце. Туда, где

колючее море. Нас целовали, затылком прижав к колючей про-

волоке, мы нежно брали в рот, но никто не признал нашу неж-

ность рентабельной. Мы отброшенные и забытые молитвы,

живущие в век прогресса. Мы оккультная наука, спящая под

плинтусом. Мы мертвые, согласные на некрофилическую лю-

бовь живых. Мы молимся мертвому божеству, сидящему по-

среди некрополя Царства Небесного, мы в птичьем плаче ищем

предсказания, мы уничтоженное племя в убийстве искавшее

свободу; мы отправлялись на каторгу за поиском любви заклю-

ченных и стражи, мы изнасилованное потомство; мы — метафо-

ра всего человечества. Мы — верлибр, зачем-то покинутый

божественной рифмой; мы непонятая строка сложно искусства.

Мы — Джойс в царстве корпоративной истории.

Парализованная нимфоманка. Я вкушаю. Давно уехавшая

от мужа, я понимаю. Я ехала, куда глядят глаза, а точнее — где

проложены дороги для таких, частично мертвых, но моя жа-

лость к вам не остыла, я прихожу на суды из века в век и во

мне остаются ваши истории, ваши слезы в моем жерле, я сосуд,

наполненный вами, я вампир, питающийся кровью преступни-

ков, вечная дева сострадания, Магдалина нескончаемых пре-

ступлений, я все понимающая и все вбирающая куртизанка,

лежащая на постели индустриального общества. Мои отбитые

ноги символизируют невозможность нахождения истинного

пути. Мои седины — мое понимание. Коляска означает город.

Мой череп, обитый кожей — это судебный зал, внутри которого

разум приговаривает сердце к двенадцати смертным казням

подряд. Я — ночная Магдалина, в молодости выпившая кровь

собственного ребенка, и растопившая его кровью свое ледяное

сердце. Я — та женщина, которая отыскала женственность в

315

Илья Данишевский

болотистой чаще собственного тела. Мой внутренний мир ши-

ре, чем площадь святого Петра.

Маргарита Бергштайн. Я приходила, чтобы покорить муж-

чин своей кротостью. Большая грудь, узкая писька и широкое

сердце — вот мои орудия. Но там, где мужчинам предлагают

выбор, они никогда не выбирают сердце. И убийства шли из

него, из моего сердца, которое было отвергнуто. Я плачущая

шестерка мечей, я решительное торжество сердца над грубой

материей.

Джекоб Блём. Я читал книги и вскоре забывал их. Но кни-

ги — держались в моей памяти дольше, чем память о том, что

Вы хотите услышать. Моему внутреннему миру закрыты факты

преступлений, о которых Вы спрашиваете. Мой мир уничтожа-

ет все лишнее, память избирательна.

Убийца. Сейчас, после того, как трагедия превратилась в

фарс, а фарс в мистерию, я начинаю глубже понимать случив-

шееся. Теперь, парад планет, таинство для меня раскрыто. Су-

дебный зал предстает обсерваторией, и я смотрю в себя. Я

приехала в город, где никогда не была, чтобы убить женщину,

которую не видела семнадцать лет. Во всем этом нет никакой

видимой сути, но существует внутреннее напряжение. Моя

внутренняя правда не лжет — учительница французского долж-

на умереть. Я нашла ее адрес, это было несложно, и поднялась

по лестнице. Позвонила в дверь. Застрелила ее. Это было сте-

рильное убийство. Никакого насилия, никакого аффекта. Мы

выкурили в квартире убитой и отправились в ресторан. Нет,

мы не праздновали убийство, но и не бежали его. Это было

необходимое действие в нашей индивидуальной истории. Мне

ясно, что никакой личный мотив не может быть обналичен,

мне ясно, что никогда моему сердце не быть ясным и вам, мне