Нежность к мертвым

Данишевский Илья

на мель. Я говорю, что когда все это случится — корабль, сде-

ланный из ногтей мертвецов всплывет из царства мертвых, да-

да, когда волк съест солнце, когда волк съест луну. Я делаю

корабль. Тот самый корабль, который всплывет, когда начнется

Рагнарёк, когда шлюпка человечества сядет на мель. Пинцетом

я хватаю ноготь большого пальца, зеленоватые разводы грибка,

и креплю его к днищу, чтобы грибок казался морской слизью и

водорослью. Если зажмуриться,

запах мертвых — это запах

моря, запах нашего детства, радостного взросления и родитель-

ской любви; может быть, ногти — суть наша память, суть наше

единственное крепление к прошлому, нерушимая спайка, лом-

кость позвоночника. Лиза уходит. Глядя в мрачные перепонки

окон, глядя в пустоту, в зеркало, я тревожусь своего прошлого,

а оно — тревожится внутри меня. Там, в незыблемой границе

323

Илья Данишевский

родительская любовь морским приливом превращается в те

дебри тех извращений, которыми стала моя повседневность.

Ржавчина и разводы внутренностей убитых насекомых окайм-

ляют окна моей жизни, свет моего сердца направлен — в люф-

ты возлюбленного Наггльфара.

Сквозь балкон я двигаюсь по пожарной лестнице вниз,

чтобы вдыхать ночь, и чувствую невидимую карму, которая

леской натягивается между мной и Лизой; не так уж и много

шагов мы можем себе позволить, и уже эта леска напоминает о

себе, уже тиранит горло. Карма — всего лишь визуализация

нашей преданности, сумбур нашего страха и врожденного суе-

верия. Внизу дочь нашей управляющей играет в куклы, чтобы

встречать рассвет. Ее детство проходит на задворках кошмара,

в доме, где мужчина клеит корабль из человеческих ногтей; ее

крепление с жизнью, эта черно-бурая пуповина, существует за

счет незнания. Невежество и черная грязь — единственное, что

позволяет цивилизации вдыхать воздух. Невежество Лизы

расширено, как диафрагма при асфиксии. Вот этот момент — я

так далеко спустился от нее, что карма возвращает меня к

мыслям о ее теле, о ее теле, о ее детстве, о ее волосах. Девочка

показывает мне куклу и спрашивает, мальчик это или девочка.

Но во тьме нельзя разобрать. Ногти — не хранят память о поле

и гендере. Я говорю ей, что это девочка.

Но она отвечает, что это мальчик.

…

Св. Иоким не знал, что у вдовы *** есть дети. Об этом ни-

когда не заходила речь. Она говорила о мужском плече, о кра-

соте мужских ягодиц, о вкусе черники, о радости рассвета, о

замкнутости жизни, но никогда о своей дочери. Но теперь они

встретились глазами. Девочке было около семи и голубое пла-

тье, полный

набор отчаяния, страшнее нельзя выдумать — две

маленькие косички, очень тонкие, жидкие, водянистое лицо — и

она смотрела то на Иокима, то на свою мать. На обломки своей

матери. Иногда шхуна идет ко дну, но эта девочка еще не знала

об этом. Никто не рассказывал ей про разрушение, про естест-

венные процессы, о том, что рассвет — это просто красная

вспышка, приближающая смерть. Иоким продолжал держать

*** за шею и молча смотрел на осиротевшую девочку. Потом

он сказал: «мама стала актрисой», вдова *** всегда мечтала

стать актрисой. Скорее всего, она выдумала это, как оправда-

324

Нежность к мертвым

ние своей никчемной стареющей коже. Внезапно после сорока

все вспоминают, что мечтали быть поэтами, художниками и

актерами. Прошлое легко восполнить, замутненная память

простит любую ложь. «Это больно?» – спросила девочка, –

«стать актрисой…»

«Нет. Я воткнул ей в трахею шило, это не больно», – Ио-

ким протянул девочке шило. Артефакты прошлого имеют мис-

тическую власть над будущим, у Лизы есть кухонный нож, у

дочери *** – будет шило. Момент памяти, обсессия и кровь —

вот что составляет отправную точку нашего путешествия.

Взрослая жизнь стартует там, где заканчивается чей-то хлеб и

чьи-то зрелища. «Я тоже буду актрисой?», но Иоким не знал,

будет ли она актрисой. Будет ли она искать любовь или… он

ничего этого не знал, его знание сводилось к тому, что вдова

*** очень хотела умереть, и он дал ей эту возможность. Каж-

дый шаг этой женщины, каждое осторожное рукопожатие с

Иокимом, каждая улыбка неровных зубов — все говорило об

одном желании, но никогда о своей дочери. Иоким не вдается в

подробности. Он — глава Полуночной Охоты32 — и его задача

дарить небытие. Он продает пробоины сверлом, сломанные

ключицы и вывихи суставов, но никогда — лживые ответы.

«Что такое актриса?», и «Она будет дразнить демонов, они

будут смотреть на ее игру, и дразнить свои нервы», но «она же

спит, она не будет играть!», и «у них очень широкое воображе-

ние…»

Полуночная Охота имеет свои сезоны, она движется в кри-

вой спроса и предложения, как огромная спираль ДНК, она

вбирает в себя тренды, маркетинговые исследования, социаль-

32 Известно, что «Полуночная Охота» – является зарегистриро-