Нежность к мертвым
Шрифт:
нее — как тени движутся по воде. На ее шее были следы ста-
рых засосов, но в остальном она выглядела трепетно, утрачено.
Она нежно держалась за поручни решетки, как бы кокетничая
333
Илья Данишевский
с темнотой. Она спросила меня, как спрашивают в кино, кто я
такой. Это было очень постановочное знакомство. И я встал
рядом с ней, чтобы рассказать о себе. То есть — все с самого
начала, ведь у нас была целая ночь впереди, и нам
терять. О том, как первая девочка повалила меня на постель, и
сказала, чтобы я разделся, о том, как она начала целовать меня
в шею и спускаться ниже-ниже, и что потом она взяла в рот,
но не разрядила мой член, а приказала встать раком, и стала
ласкать мой копчик, а потом облизывать задницу, о том, что я
до сих пор помню это чувство резко сокращающегося сфинкте-
ра под ее языком… о том мерзостном чувстве дьявольской ини-
циации, о том посвящении в ночь, которое тогда произошло, о
той необратимой перемене. Все испортилось, сказал я Лизе, и
Лиза ответила, что она потеряла любовь. Оттуда и засосы —
пыталась забыться. Чем она занимается? Танцами. Откровен-
ными танцами, ей это необходимо — чтобы мужчины смотрели
на нее. Она сказала, что играет в прятки со старостью. Я рас-
сказал ей, что изучаю дохристианские ереси, что ношу в себе
бремя декадансткого упадка, она начала хохотать, что я ничего
не понимаю в жизни, и я согласился. Ей понравилось, что я
подрабатываю в морге, чтобы спрятать свое влечение ко всему
девиантному, модное увлечение судорогами и гибелью. Так мы
стали любовниками, а потом она ушла. Это тоже была игра в
прятки со старостью. Ничто не должно в жизни Лизы быть
постоянным, наверное, именно поэтому она не хотела получать
образование — чтобы ничто не тянуло ее ко дну ясности; у нее
не было предпочтений — по крайней мере, серьезных – и более
глубоких, чем весенняя любовь к фильмам с Клинтом Иству-
дом.
В темноте Лиза показала мне, что римминг — не является
дорогой в ад, и не является провинцией ада. Римминг — это
просто римминг. После него так же могут происходить поцелуи
и разговоры о вечном. О темноте за окном. О моем дипломе о
древнегерманском царстве смерти. Помню, я рассказал ей —
после той анальной пробки, которую она вставила в меня, и
долго смеялась над моими реакциями — что Нагльфар — сим-
вол разорванных душевных ценностей. Она спросила почему.
Потому что германцы всегда — ПРИ ЛЮБЫХ УСЛОВИЯХ —
обрезали ногти своим падшим, в этом была последняя честь.
Мертвый должен быть очищен от грязи под своими ногтями. А
334
Нежность к мертвым
Нагльфар — корабль, собранных из ногтей мертвецов — являет-
ся символом эпохи, когда за мертвыми перестанут ухаживать,
когда их ногтей хватит — хватит на целый драккар. Она так
хохотала над этим! Ее представление о сексе и смерти были
будничны и даже унылы. Она признавала бесконечное разно-
образие — и практиковала его — человеческой плоти и челове-
ческих изобретений. На каком-то витке ее практик — в ней
побывали все способные доставить удовольствия предметы. В
этом — по ее словам — было отторжение мира мещанских и
буржуазных ценностей… конечно, она не знала до конца, что
означают эти самые мещанские и буржуазные ценности. Для
нее в сексе и резиновых членах было оружие против всего, что
она видела вокруг. Оружие против красивых мужчин и жен-
щин, любовных романов, свадебных платьев, красивых историй,
церкви, матери и сына. Кажется, всю свою жизнь она положила
на то, что разомкнуть собственную связь с собственным мате-
ринством. Факт о том, что Лизу кто-то породил и сама Лиза
породила кого-то — заземлял ее самоидентификацию свободной
и внеконтекстной женщины. Так же ее стал заземлять я, и она
ушла, растворившись, оставив мне лишь утраченное время,
утраченную жизнь, язву на месте сердца, язву на том месте, где
выросла моя гордость за спасение ее порочного существования.
Весь я — во время наших отношений — стал этой олицетворен-
ной гордостью; святой Агнессой; гекатомбой во имя Лизы.
Полуночная охота
С каждой минутой нашего романа — я все больше чувствую
себя разрушенной. Каждое мое достоинство, пропущенное
сквозь Иокима, обращается в раны и шум. Мои будничные
признания тонут в его грудной клетке. Корабль по имена Лиза
идет ко дну. Ветхая трехпалубная потаскуха. Он всегда лоялен
к моим излияниям, его роскошное финансовое существование
тревожит меня — и я замечаю, что моя тяга к нему во многом
тяга — к его роскошному финансовому положению. Я вспоми-
наю сквозь него театральный кастинг и то, что глядя на того
мужчину, я так же испытывала эта будоражащее влечение, и не
могла распознать в этом влечении, разделить это влечение — на