Нежность к мертвым

Данишевский Илья

но не оставляет свидетелей. Целые районы, комнаты, чердаки,

вычурные пространства, неподвластные воображению, черные

повитухи и пыточные камеры стоят на страже этой тишины.

Иоким расстегивает наручники и получает деньги за свою ра-

боту, но для него это — дело всей жизни. Его неиссякаемое

призвание — убивать то, что хочет быть убитым. Он занимается

убийством, как искусством, выверенным модернистским умерт-

вением, постмодернистским ссылочным

мышлением, он скла-

дывает из трупов своих жертв новый тезаурус. Он выходит на

улицу, его большие легкие зачерпывают воздух, над его голо-

вой мертвые созвездия. Мироощущение его метафор — не су-

ществует для обывателя. Сила его успеха — в гротескности и

вычурности реализации своего существования. Он фантазм,

морок, симулякр большого города.

…

Это начало происходить около двух недель назад. Ровно

две недели назад Лиза вернулась ко мне, и теперь уже ее суще-

ствование давило со всех сторон. Ровно две недели я утопал в

321

Илья Данишевский

ней или аккуратно погружался, или дырявил новые отверстия,

или заливал старые, но теперь пришло время возвращаться к

обыденности. Она снова вселилась в мою квартиру, и, конечно,

ей не нравилось, что большую часть дня я отсутствую, нахо-

жусь вне Лизы. Как она объясняла, ее дырочки испытывали

привыкания к той или иной форме. Как она объяснила, ее

разум научился сливаться с ее дырочками, и, опустев, Лиза

начинала вновь тяготиться своей жизнью. Все ее прошлое воз-

вращалось. Все ее несуществующее будущее. Каждый санти-

метр ее больной кожи. Все это вновь оказывалось при ней. Ни

наркотики, ни алкоголь не могли позволить Лизе забыть о

своем существовании.

Ее тело интересовало меня все меньше, но я знал, стоит от-

далить ее или отлучить от своей формы, мое тело вновь взвоет

без Лизы. В отличие от нее — мои формы признавали утешени-

ем только ее раздрызганую дыру. Пожалуй, в этом существова-

ло какое-то проклятье цыган, выкрик смуглого рта и шумное

передвижение часовой башни. Прижавшись к Лизе, я испыты-

вал тягучую и потную скуку, а без нее — одышливую осень.

Теперь, когда ее накопления иссякли, я знал, что она никуда не

денется — от этого она становилась для меня еще более тягучей

и отталкивающей; но во мне и в ней копошились связи другого

толка; мое тело, тяготящееся ее, начинало переживать, как

только Лиза иссякала из пространства моего слуха. Мне болез-

ненно необходимо было знать, что она ворочается в простынях

или чешет подмышки; сам мимолетный факт ее наличия облег-

чал мучение суставов.

Я заполнял ее по утрам, чтобы после она вновь засыпала, а

сам запирался в комнате. Запах моей работы приставал к ру-

кам, а через них — к Лизе. То, чем я занимался, медленно рас-

пространялось на весь окружающий мир. Чувство удушья не

покидало меня даже на улице, но я никак не мог остановиться.

Лизе не нравился Корабль. Может быть, в этом было мое рас-

тущее отвращение к Лизе, так как весь я — был каждую секун-

ду на его палубе.

Стоит уточнить.

Настоящий корабль мертвых, который я делаю в своей

комнате — не нравится Лизе. Его дурно пахнущие паруса, ее

днище, его каюты первого класса. Лиза считает, что даже у

омерзения должен быть конец, и Корабль — находится за этим

322

Нежность к мертвым

концом. В конце концов, говорит она, люди должны искать

выход, а не строить корабли. То есть — зарабатывать деньги,

искать любовь и по дороге пялить таких, как Лиза. Она гово-

рит, что с нее хватит, и требует человеческих радостей, и чтобы

мы пытались спастись. Чтобы я спас ее.

Удушье — это не только болезнь горла, и не болезнь лег-

ких. Иногда это форма существования, и иногда — инструмент

великой работы. Каждый раз, когда я несу материалы — в чер-

ном пакете для мусора — мне чувствуется, что происходит что-

то великое. Я иду по улице, размахивая черным пакетом, и

уличный мир не подозревает, что внутри. Это черный ящик,

последний код мироздания или ящик Пандоры. Я сбрызгиваю

в пакет освежитель для воздуха, чтобы тайны черного ящика

не открылись посреди улицы.

Лиза смотрит из-за плеча, в самом начале моя работа каза-

лась ей — может быть — немного интересной. Что-то в этом

труде для нее сверкало. Пока нос моего корабля таранил ее

бухту, ей чудилось, что и палуба моего корабля может ей при-

годится. С брезгливым и детским страхом она разглядывала

мачту — матовую мачту с красными блестками жира, волося-

ные канаты и крошечные чешуйки, из которого состоит корпус.

Ее ногти теребят мое плечо, что же это такое(?), вот что она

хочет узнать. И, конечно, я с гордостью рассказываю ей все то,

что составляет мое прошлое — увлеченная германистика в за-

пахе моего пота обволакивает Лизу незнакомыми именами, это

Рагнарёк ее рассудка, крушение, истерзанная шлюпка садится