Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
Городок стоял на взгорье. С одной стороны к нему подступали бескрайние луга, с другой - леса, все более редея к новым окраинам. С тех пор как в Перекатах, где не было железной дороги, соорудили аэропорт, город стал шириться и страдал от этого лес. От последних деревьев до новых жилых массивов простиралось большое пыльное пространство, выглядевшее неприветливо, захламленно, как и везде, где вековой покров земли взрывается ножами бульдозеров. А заживает потревоженная земля медленно, много медленнее, чем того хотелось бы человеку.
Лютров был уверен, что Колчанов живет где-нибудь в этих новых пятиэтажных домах, стоящих наискосок к новой, но уже разбитой, с отслоившейся скорлупой асфальта улице. Но черная "Волга", присланная за ним в гостиницу, пронеслась мимо новых зданий, затем резко сбавила скорость и принялась петлять по старинным мощеным улицам, мимо церковных оград, одноэтажных домов, большинство которых наивно красовались обложенной по фасадам разноцветной облицовочной плиткой. И столько грустного, незнакомо-давнишнего было в этом старании ушедших людей украсить свое жилье, что становилось совестно перед ними за тех ныне живущих, кто мог позволить себе посмеяться над их пониманием красоты.
Черная "Волга" остановилась у одноэтажного домика, очень похожего на те облицованные, по из силикатного кирпича, с несложным декоративным вкраплением красного по углам. За высоким зеленым забором негромко, каким-то жирным голосом залаяла собака, выскочившая на улицу, как только раскрылась калитка, прежде чем показался хозяин в белой рубахе и при галстуке. Ткнувшись к ногам Лютрова, собака смолкла и убежала во двор.
– Милости просим!
– откинул руку Колчанов, ожидая, когда Лютров пройдет, чтобы закрыть калитку.- Спасибо, Витя,- сказал он шоферу,- завтра к четырем.
– Да, да,- отозвался шофер и стал разворачивать машину.
– Вот здесь я живу, здесь обитаю,- говорил хозяин, придерживая Лютрова за талию и легонько подталкивая
К крыльцу, куда вела тропинка из аккуратно уложенных квадратных плиток бетона.
Они прошли большую прихожую, где стоял старый диван и пахло собакой. Шагнув вперед, Колчанов предупредительно открыл пухлую, как стеганое одеяло, дверь, обитую дерматином.
– Марья Васильевна, принимай гостей!
– удальски крикнул он уже в комнате, и когда Лютров шагнул за порог и остановился, снова положил руку ему на талию.
У стола стояла молодая женщина с чистым, привлекательным лицом, таким девичьи чистым, что оно казалось несообразным в сочетании с крупной фигурой, большой грудью и темным глухим платьем. Повернувшись к Лютрову, она машинально продолжала разглаживать расстеленную на столе белую накрахмаленную скатерть, всю в прямоугольных складках.
– Здравствуйте,- сказала она и вдруг густо покраснела.
– Здравствуйте,- ответил Лютров, чувствуя прилив оглупляющего смущения.- Вот... Так неожиданно... Наделал вам хлопот... Вы уж извините.
– Ну, что вы! Петя так ждал вас... И мне приятно, Присаживайтесь. И куртку снимите, в доме тепло, хоть мы и не топим давно. В этом году теплынь небывалая, май, а жара. Мои мальчишки в озера купаться бегают... Да садитесь же!
– Да, да. Спасибо, я сейчас.
На куртке у Лютрова, как на грех, застрял замок застежки-"молнии". Так и не справившись с ним и оттого смутившись еще более, он неуклюже потоптался возле стола и наконец решительно присел на пододвинутый ему стул - крепкий, дубовый, с красной обивкой.
– Вот это и есть, Маша, тот командир корабля,- заговорил Колчанов и, кажется, больше для Лютрова, чем для жены,- мой бывший инструктор, старший лейтенант Лютров, а теперь уже и не знаю, в каком звании... Курсанты его, как девушку, любили. Хоть он сам, помнится, монахом жил... Вот она, какая встреча, а!.. Мне в ту пору было девятнадцать, а ему... двадцать три?..
Улыбнувшись последним словам мужа, Марья Васильевна принялась хлопотать у стола, потом поспешила на кухню, а хозяин полез опустошать холодильник, стоявший почему-то в комнате, на самом видном месте, как и телевизор. Осмотревшись, Лютров приметил за остекленной дверью в смежное помещение как бы две копии одного и того же лица. Копии дружно улыбнулись, встретившись взглядом с гостем, и столь же дружно скрылись.
– Никак, близнецы?
– сказал Лютров.
– Двойняшки,- подтвердил Колчанов.- Веришь, сам путаю, кто Мишка, кто Вадим. Одна жена и разбирается. Спрошу, как угадываешь: "Мои, говорит, рожал бы сам, различал бы..." Мишка! Вадим! Идите сюда. Да не бойтесь! Ну!..
Близнецы вышли, не без интереса подошли к гостю, пряча за сжатыми губами нехватку передних зубов, ладные, крепенькие, оба лицами в мать.
– Признавайтесь, кто из вас кто?
– Лютров протянул руку и привлек ребятишек к себе.
– Он - Мишка, а я - Вадим... А вы летчик, дядя?
– Летчик. Похож?
– Ага.
– А ты кем будешь? Летчиком?
– Ага.
– Сразу видно, своих нет,- сказала Марья Васильевна, водружая на стол стопку маленьких тарелок.
– Как вы угадали?
– И жены, наверно, нет,- продолжала она, не глядя на Лютрова.
– Она у меня сквозь землю видит,- с шутливой опаской сказал Колчанов.
Лицо женщины вдруг стало чуть надменно, всего на мгновение, пока она глядела на мужа. Разложив красивые, с золотым обрезом тарелки, она вернулась на кухню. Пока Лютров беседовал с ребятами, хозяин извлек из холодильника бутылку водки, нарезанный широкими ломтями балык ("сам наработал!"), черную икру в раскрытой банке, соленые грибы.
– Маша, скоро ты там? А то рефлекс зафурыкал, пора вовнутрь принимать.
Легким движением на ходу бросив передник на спинку стула, из соседней комнаты вышла Марья Васильевна. Взглянув на нее, муж на секунду застыл с запотевшей бутылкой "Столичной" в руке: жена переоделась. Теперь на ней было плотно облегающее вязаное платье фисташкового цвета с белой отделкой. Лютрову показалось, что она не только переоделась, но и преобразилась. И, присев слева от Лютрова, как бы говорила: вот какая я, если тебе интересно, а сама себе я не в диковинку.