Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
Она долго не возвращалась. Из всего приглушенного толстой дверью разговора Лютров разобрал только несколько раз повторенное просительное обращение: "Тетя Маша!" Наконец дверь отворилась, и вместе с хозяйкой в комнату вошла высокая девушка в плаще и с чемоданом, обе стороны которого пестрели крупной белой клеткой по синему фону. Что-то необычное почудилось Лютрову в ее лице.
– Здравствуйте, - охотно, но тихо проговорила девушка, сверкнув огромными глазами. Она сразу внесла в дом нечто молодое, шумное, свободное.
– Видишь, - твердо проговорила хозяйка,
– Ой, конечно! Спасибо вам, тетя Маша! Она так искренне благодарила хозяйку, что когда поворачивалась в сторону Лютрова, глядела и на него с благодарной улыбкой, и тогда он снова видел сверкающие глаза, но как ни пытался, не мог получше разглядеть в полутьме комнаты наполовину угаданную им красоту лица девушки.
– Снимай плащ и иди в кухню, дай людям покой, - строже, чем следовало, с нотками ревнивого укора в голосе сказала Марья Васильевна, стремительно направляясь в спальню.
Девушка поставила чемодан у двери, сняла "болонью", выказав острые маленькие груди, укрытые алой кофточкой, быстро повесила плащ па вешалку и послушно проследовала за Марьей Васильевной, неторопливо несшей подушку и байковое одеяло. Тощий постельный набор соответствовал застывшему на лице ее непреклонному неудовольствию, и потому Лютров решил, что попросившая ночлега девушка принадлежит к тем знакомым хозяевам дома, с которыми здесь не церемонятся.
На кухне зажегся свет, послышалось лязганье распорок раскладушки, донесся шепот: "Я сама, тетя Маша!"
Когда хозяйка выходила, Лютров успел через открывшуюся дверь приметить склоненную фигурку девушки, осыпавшиеся на лицо длинные прямые волосы.
В доме снова все стихло. Лютров принялся возиться с застрявшим внизу бегунком застежки на куртке и увидел вдруг слева на полу полоску света, тянущуюся в сторону кухонной двери. Обернувшись, он разглядел из приоткрывшейся кухонной двери призывные взмахи Валериной ладони. Он подошел. Его еще раз поманили, чтобы он склонился пониже.
– У вас есть сигареты?..
Лютров увидел предостерегающе приложенный к губам указательный палец. Он понимающе кивнул и просунул пачку.
Пока она неумело вытаскивала из пачки сигарету, дверь приоткрылась побольше, показалась матово-белая рука, худенькое плечо с пересекающей ключицу бретелькой и кружевное начало сорочки.
– Спасибо, - шепнула она, возвращая обернутую целлофаном пачку.
– Вы ужинали?
Она отрицательно покачала головой.
– Там пельмени, поищите.
Она едва не прыснула от его заговорщицкого тона.
– Как вас зовут?
– Алексей.
– Меня Валерой... Спокойной ночи!
Когда Лютров разделся и лег, он вспомнил, что о Валерии хозяйка ему уже говорила. Это она наезжает к матери в Энск. Лютров долго прислушивался к тишине за дверью кухни, к тонкому пружинному скрипу раскладушки, представляя ее лежащей на ней, свернувшись калачиком, дышащую кухонными запахами, тяжко томился на своем снежно-белом крахмальном ложе. К удивлению самого себя, он вдруг как-то отчетливо понял, что же
Собака и впрямь была скверная. Избалованная вниманием и сытой кормежкой, развращенная бездельем, она рано постарела, поглупела и страдала одышкой. По званию это был дратхаар, по происхождению аристократ, хоть и без герба, но с гербовым свидетельством о предках, до пятого колена, как сказал хозяин, когда они ехали в машине. А по существу лентяй и шаромыжник, как и всякий опустившийся дворянин. Воды пес не терпел, подходил к ней с кошачьей брезгливостью и, если нельзя было обойти мелководье, он заглядывал в лицо Лютрову, будто спрашивая:
– Доколе брести-то?
Близко к чистой воде было не подойти, пришлось устраиваться на краю заболоченной части большого озера, на противоположной от восхода солнца стороне раскидистого ольхового куста.
С полчаса Лютров внимательно оглядывал небо над водой, ожидая начала лета утиных пар, но медленно ясневшее небо оставалось пустым.
От края болота, где они с дратхааром без толку отсидели долгую зарю, и до холмов вдали тянулась уже тронутая зеленью равнина. Небо скрыли облака, и, хоть давно наступило утро, все казалось, никак не обедняется. Обходя одну из бесчисленных мочажин в поисках уток, Лютров наткнулся на человека в тужурке на поролоне, какие иногда выдают егерям. Он стоял спиной к нему и скучающе размахивал толстым прутом, целясь в нечто у ног. Подбежавший дратхаар вывел человека из задумчивости. Малое время они смотрели друг на друга. Пес, видимо, подыскивал другого хозяина, пусть с палкой, лишь бы избавил его от утренней сырости и вернул на старый диван в сенях.
Оглядевшись и приметив Лютрова, человек зашагал в его сторону. Шел он улыбаясь, будто с подарком, и Лютров невольно улыбнулся. Хитро сощурив глаза, человек ткнул падкой в сторону обманутого в своих ожиданиях дратхаара и проговорил то ли насмешливо, то ли сочувствующе:
– Испачкался.
Человек был стар, худощав, мал ростом, но быстроглаз и подвижен. Когда он, здороваясь, приподнял треух, на его небольшой круглой голове обозначились короткие, совсем белые волосы, не только подчеркнувшие старость его, но и придавшие ей черты благолепия.
– Нетути, видать, дичи-то?
– Не видно, отец.
– То-то и оно, милок, то-то и оно, - по-деревенски напевно посочувствовал старик.
– В тридцатом годе утей этих летало - и-их!.. Несметно. Ноне же воронье одно. Оно, сказывают, по триста лет каркают, мать-перемать!
Он оглядел небо, словно выискивая исчезнувших утей.
– Эвон за тобой бугорок?.. Оттуда и до самой реки старица ширилась, угодья, значит. Пересохло. А с чего - неведомо.
Грех не помочь хорошему человеку, если ему хочется поговорить.