Нежные листья, ядовитые корни
Шрифт:
– Я вообще ни в чем уже не уверен. А твои связи что говорят?
Сергей еще с утра созвонился с одним из бывших коллег и попросил срочно выяснить все, что касается Юлии Зинчук.
– Молчат мои связи, – он развел руками. – Ничего нет! Такое ощущение, что она целенаправленно подчищала следы. Ни снимков, ни документов, ни личных дел в архивах. Известно, что она получила двухгодичную австрийскую визу в девяносто девятом. Дальше ее следы теряются.
«А ведь у нас осталось не так уж много подозреваемых, –
Она хотела поделиться этой мыслью с Макаром и Сергеем, но тут Илюшин сказал:
– У меня было подозрение, что Зинчук – это Лосина.
– У меня тоже, – откликнулся Бабкин. – И что Коваль сработала на опережение.
– Или Савушкина.
– Или Савушкина, – с нотой сомнения согласился Сергей. Он затруднялся с ответом, на кого из этих двоих ставить. Физической силы с избытком хватило бы у Кувалды, зато готовности шваркнуть булыжником любого, стоящего на ее пути, – у ее крошечной подруги.
По стеклу мазнули фары уехавшего такси. Постояльцы разбегались из «Тихой заводи».
«Макар даже подоконник не занял, – подумала Маша. – Сильно же его выбило из колеи».
– Анжела упоминала, что у Липецкой были татуировки! – вдруг вспомнил Илюшин и приподнялся. Глаза его заблестели.
– Извини, Макар. – Маша с искренним сожалением покачала головой. – Я спросила у нее после сауны, куда они делись. Она их свела давным-давно.
– А если врет? – встрял Бабкин.
– У нее что-то вроде мелких шрамов на шее. Вряд ли врет.
– Ну совсем никаких зацепок, – пробормотал Сергей.
Он прижался лбом к холодному стеклу, следя за отъезжающим такси.
– Методом исключения у нас остается только Стриженова, – вслух подумал он. – Спорим, если ее пытать, она во всем сознается.
– Э, да ты совсем в отчаянии! Маша, его надо покормить.
– Его надо побить.
С первого этажа донеслись отголоски ритмичной музыки. Маше стало не по себе при мысли, что танцы все-таки будут, несмотря на все происшествия последних дней. С момента, как они нашли Анжелу, прошло лишь несколько часов. По телефону в больнице им сообщили, что Лосина до сих пор не пришла в себя.
«И не факт, что придет».
Как и предсказывал Сергей, машина полиции прибыла четверть часа спустя после «скорой». На этот раз показания у них собирал другой следователь, пожилой и безразличный ко всему. Он быстро и деловито опросил всех, и уже к девяти вечера парк обезлюдел. Только обрывки красно-белой бумажной ленты болтались на ветру.
Две лампочки в люстре мелко замигали, будто дрожа.
– Прекрасно! – меланхолично одобрил Илюшин. – Давайте еще электричество отключим и погрузимся в кромешную тьму.
«Погрузимся», – подумала Маша, зацепившись за слово. Конечно, это же заводь. Темный колодец бездонных вод. Чем глубже
– А ты хотел, чтобы тебе и электрика бесперебойно работала!
– Я хотел найти убийцу.
Макар все-таки встал с дивана и прошелся по комнате.
– Несомненно, Рогозина подготовила досье на всех…
– Однако распечатала только два! – подхватил Бабкин, по-прежнему следя за удаляющейся машиной. Фары слились в один огонек и то и дело пропадали за деревьями.
– …на двух лучших бывших подруг. Что есть странность номер один.
Маша включила настольную лампу, не в силах смотреть, как то разгорается, то гаснет люстра.
– Странность номер два, – дополнила она. – Весь второй день Рогозина целенаправленно стравливала нас друг с другом. Раздала роли!
– Например, Лосиной?
– Да. Настроила и ее, и Шверник!
– К Коваль тоже подъезжала, – сообщил Бабкин.
– А Савушкиной намекнула на ее похождения в браке, – усмехнулся Макар. – Причем так тонко, что Люба не поняла, почудилось ей или нет, и мучилась от страха.
– И после этого собрала всех нас вечером, чтобы извиниться!
Макар обогнул угол стола, перемахнул через стул и остановился посреди комнаты.
– У нее был четкий план. Но мы его не понимаем.
– Похоже, уже и не поймем, – со вздохом завершил Бабкин.
Огонек такси наконец сгинул за деревьями. Слабый свет двух фонарей у входа очерчивал призрачный полукруг, но за его границами тени сливались в одну большую ночную прорубь, где изредка проплывало, вильнув хвостом, мерцающее облако.
Маша подошла, встала рядом с мужем, всматриваясь в темноту.
– Какая здесь глухая ночь…
– Шторы задернуть?
– Нет, не нужно.
Она помолчала. Затем сказала, не отрывая взгляда от едва различимой макушки старой ели, поднимающейся над парком:
– Когда ты спросил меня, зачем я еду сюда, я ответила: чтобы перестать бояться. Я долго пыталась избавиться от глупых страхов. Но только теперь поняла…
Настольная лампа вдруг погасла, и комната погрузилась во мрак. Когда свет вспыхнул вновь, темнота за окнами стояла стеной, словно успела подступить вплотную за эти несколько секунд.
– Что поняла?
– Что они вовсе не были глупыми. Посмотри, что Рогозина сделала с нами в школе! Мать Лосиной уволили. Липецкая попала в психиатрическую лечебницу и едва не спилась. Мотя до сих пор заедает любой стресс и не может успокоиться, если нечего пожевать. У Стриженовой внешность лебедя, а мироощущение – гадкого утенка.
– Может, лучше так, чем наоборот?
– Ничего подобного. Тот, кто чувствует себя лебедем, транслирует эту уверенность окружающим. И рано или поздно в нем перестают видеть уродца.