Нежные розы пера
Шрифт:
– Знаешь, Дим… Я ведь так рад был, когда узнал, что ты в Москве, в нашем деле, пусть и по юридической части. Думал, вот, свидимся, спишемся, дело какое-нибудь откроем. Когда ты мне позвонил, я был вне себя от счастья. Наконец-то! В одном дворе жили, один мячик пинали, теперь у нас будет общее дело… Думал, что ты человеком стал. Нет в тебе человека. Бывай, друг.
– Аркаш… – окликнул я его, ждущего лифта в проходе.
– Ну!
– Я ничего не забыл. Бывай, «друг», – и лифт унёс этого некогда весельчака, некогда душу нашей детской дворовой компании навсегда из моей жизни. Я же, напротив, пошёл в кафетерий, выпил стаканчик порошкообразного латте, а затем пригласил в свой временный штаб местного кризис-менеджера.
В кабинет вошла субтильного вида
– Добрый день, присаживайтесь, – сказал я надменно скучающим тоном. Игра началась. – Простите, я ещё не со всеми успел познакомиться, такой день, устал от перелёта. Как вас…
– Катерина, – перебила она, и тут же добавила. – Можно просто Катя.
Скучно. Даже азарта нет.
– Катя, скажите, а вы знаете, кто я и зачем я здесь?
– Конечно, я же не слепая, – ответила она с неким задорством. А вот и начало норова.
– Катя, – улыбнулся я ей в ответ. – Ну раз мы все тут всё знаем, предлагаю не тянуть кота поперёк живота и рассказать мне текущую ситуацию и, что не менее важное, какие меры принял Аркадий Викторович до моего прибытия сюда.
– Во-первых, – Катя открыла папку с документами. – как говорил Каша (о как!), ситуация и вправду стабилизировалась. Были приняты все меры, чтобы сделка не была сорванной. В частности, взамен предполагаемого ранее места застройки в Южном районе города, администрацией области было предложено рассмотреть в качестве альтернативы район Центральный. Город готовится к тысячелетию, и обновление облика города к этой дате представляется для города приоритетным. Более того, администрация области готова субсидировать наши работы под некоторый процент за счёт средств федерального и местного бюджетов, так как мы попадаем сразу под две целевых программы: круглая дата и ….
–… реновация ветхого жилья, это понятно, – перебивая Катю, сказал я. – Но тем не менее позволю заметить, я и сам своего рода ваш земляк, и знаю эти места наперечёт. Мне интересно, какие именно кварталы Центрального района мы можем взять в оборот.
– Это моё «во-вторых», – Катя подала мне новую бумагу. – Я долго анализировала все факторы, необходимые нам для рентабельности строительства взамен упущенной площадки. Это и транспорт, и доступность до культурно-социальных объектов, и налаженный жилищно-коммунальный ресурс. Выбор пал…
Я читаю бумагу и вижу улыбку Аркаши, который знал. Сука, знал, что я её увижу. Не буди лихо, пока оно тихо, Дима…
– … на территорию квартала по улице Паромная. Старые дома, двухэтажные бараки, построены заводом «Луч»…
– … в пятидесятых годах прошлого века, исторической и культурной ценности не представляют, спасибо, – тревожно ответил я. – Там как раз это… дом мой… бывший. Скажите, какое их состояние на данный момент.
– Все подготовительные меры были приняты до вашего приезда, Дмитрий Николаевич, – весело отрапортовала Катя. – Готовы под снос, бригада на месте, как раз сегодня…
– Машину к парадному… Срочно!!!
***
Потом рассчитаемся с ГИБДД. Едем на автомобиле Кати, потому что Аркаша заблаговременно отпустил «премиум». Главное, едем! Только бы успеть, мчим сквозь бульвары и проспекты, сквозь восходящие потоки движения, сквозь сигналы недовольных, по встречной, поперечной, сплошной полосе, но едем, едем, едем. Как назло, влил дождь мелкой рябью, постукивая по лобовому стеклу дробью моих нервных рук. Я хотел, мечтал увидеть этот момент, когда всё закончится, когда мой проклятый барак рухнет, напичканный динамитом, я хотел почувствовать торжество момента, эпикурейский восторг от падающих друг на друга кирпичей. И ведь главное, не Бог это сотворил, не ирония судьбы, не злой рок, а я, я, я! О, сколько мыслей, сколько страстей я испытал, покидая дом, проклиная его,
Ещё лет семь назад, как только я скопил необходимую сумму, я сразу же предложил родне переезд из этого тлетворного клоповника, доживающего свои последние дни, в огромный новый дом. Я любил и люблю свою семью, я хотел, чтобы она забыла, что значит выходить с тазом на улицу и вывешивать бельё на натянутую меж двух деревьев верёвку. Я звонил ей, спрашивал, просил выслать ей ещё денег, но в ответ лишь слышал, как она скучает по старому дому. Я никогда не понимал, почему ей так не хватает грязных заплёванных сигаретными бычками тесных лестниц, выкрученных и разбитых ламп с переломленной вольфрамовой нитью, отколовшихся от фасада кирпичей и постоянно текущей, продуваемой всеми ветрами крыши. Наконец, сегодня будет покончено, и она больше не будет скучать, как не скучаю я по бессонным от озноба ночам.
Из-за угла торгового центра показалась моя улица. Катя припарковалась у бордюра, я велел ей найти прораба, а сам, поправив очки и, отряхнув штанины, пошёл в сторону своего двора. Выцветшие агитплакаты десятилетней давности развевались от ветра, намертво приклеенные к стенам, будто бы были самой опорой строений, глинообразная грязь была везде, всюду, и невозможно было пройти, не запачкавшись в ней по самое горло. Мой двор был ровно таким, каким я его и запомнил, уходя, только не было футбольного поля – на нём стояли бульдозеры, проржавевшая опора качелей была выкорчевана из земли и теперь валялась пьяницей возле валежника, и единственное, что оставалось, как было, так это турник – насмешка, памятник самому себе. Объяснившись с рабочими, ленно покуривавшими возле одного из самосвалов, я решился взглянуть на то, что должно было быть разрушено ровно через час – мой дом. Двухэтажный красный барак с двумя подъездами, прогнившими досками на крыше и пристроенной в насмешку справа от строения трубой и котельной, которая никогда не топилась. Старый, дряхлый, немощный кирпичный старик глядел на меня зияющими оконными впадинами, и только осколки стекла да торчащая из седьмой квартиры красная занавеска кричала мне, что когда-то тут кипела жизнь, и эта жизнь была моей.
Простояв где-то с минуту, переминаясь с ноги на ногу, я не выдержал и вошёл внутрь, в свой подъезд. Было темно, но я помнил всегда, что лампа никогда не горела и не зажжётся, сколько бы ни щёлкай переключателем. Помнил каждый сантиметр, изучив его в детстве, помнил всё в тончайших деталях вплоть до впадинки между дверью и стеной, где я прятал сигареты от родителей. Пошарив там, я обнаружил мятую пачку с шестью сигаретами. Иронично, но я решил закурить.
Одна, две, три, четыре ступеньки, поворот. Десять ступеней до продола, ровно столько же – до лестничного пролёта. Квартира справа, номер Три. Моя квартира. Двери не было, только манящий проём и вытоптанный коврик с надписью: «Добро пожаловать!». Отерев об порог подошвы, остукав ссохшуюся грязь с башмаков, я зашёл.
Пять шагов прямо, затем три шага налево. Опираясь на стену, я прошёл в то, что некогда было гостиной. Не было никакой мебели, цоколь люстры вывернулся в страшную спираль, а на стенах виднелись остатки обоев, цветочный узор которых бесил меня, когда я смотрел на них сквозь письменный стол, заваленный школьными учебниками. Щёлк. Это включилась гудящая трубка чёрно-белого «Горизонта», который ловил всего три телепрограммы. Конец предыдущего слайда, щёлк. И где-то на кухне зашипела выдуманная мной радиола. Щёлк, и вот я стою у окна, смотря на рабочих во дворе, что ждали заветного часа, потягивая чай из объёмных термосов. Они смотрят на меня, стоящего возле оконной рамы, как когда-то смотрели на меня Аркаша, Саня и Андрей, зазывая меня на улицу. Щёлк, и вот уже нет никаких рабочих, а есть лишь детская площадка со ржавыми качелями, песочницей и турником, двумя скамейками и разбитым возле них палисадником. Щёлк, и вот уже Лаваш пытается попросить у ПодайПатрона мелочь на опохмел, а тот замахивается на него в ответ, обещаясь вызвать милицию. Так никогда и не вызовет.