Нф-100: Уровни абсурда
Шрифт:
– Н-да, - протянул барин, прищурив глаза.
– Пенсия у тебя, конечно, та еще... Ладно. Возьму тебя к себе писарем, потому что Филька помер, а сам я не справляюсь с бумагами. Руки у тебя целы, посему избу поставишь сам. Лесу я тебе дам, плюс - кормежка. Отработаешь все это. В деревне, я думаю, найдешь, у кого остановиться, пока не обоснуешься. Придешь в усадьбу через неделю, я расскажу, что тебе придется делать. Все понятно?
– Спасибо вам барин за доброту вашу, - с чувством сказал Прохор.
– Это все из-за твоего геройства, - ответил
– Уважаю я героев, кровь за Россию проливших... Да, к собакам моим даже не подходи! Не посмотрю на твою инвалидность, выпорю!
– Так меня ж нельзя пороть, - с достоинством произнес Прохор.
– Мой унтер-офицерский статус теперь вольный!
– Ха-ха-ха, - скрипуче рассмеялся барин.
– Слов-то каких нахватался! Статус, дуратус, еще коитус вспомни! Эх, Россия-матушка... К твоему сведению, с февраля этого года теперь все вольные. Благодаря манифесту царскому, ни дна б ему, ни покрышки!
Двоепупов злобно сплюнул через левое плечо и добавил:
– Только кому от этого манифеста легче стало - непонятно. Таким, как ты - уж точно не легче... Все, ступай и запомни, если что - выпорю как собаку!
Прохор спросил:
– А вы барин случаем не знаете, что сталось с моими родными, пока меня не было?
– Это с Авдеем Федотовым, что ли? Знаю. Он в пьяном виде на лесопилке под пилу попал. А мать твоя по грибы пошла, и ее волки задрали. Могилки тебе поп Пафнутий покажет.
Прохор, ничуть не удивившись сказанному, поинтересовался:
– У меня еще сестрица была. Жива ль?
– Да, помню, - сообщил Двоепупов.
– Беда с твоими родителями случилась более двадцати лет назад. Сестра осталась одна, и я ее замуж выдал за Митьку Фролова. А избу вашу на бревна разобрали за ее ненадобностью...
Прохор молча развернулся и, не попрощавшись с барином, побрел, хромая, к деревенской околице.
* * *
В деревне было тихо. Прохор понял, что все находятся в поле. Пока он беседовал с барином, солнце склонилось к горизонту и из этого следовало, что скоро народ потянется домой. Инвалиду вдруг сильно захотелось есть. Он взглянул на купол небольшой церкви, видневшийся сквозь ветви деревьев, и подумал об отце Пафнутии.
Попа Прохор узнал хорошо еще в детстве. Тогда священник был молодым выпускником семинарии, получившим приход в Дристоедовке. На любую просьбу о бесплатной помощи поп уже тогда отвечал следующим образом:
– Бог подаст. Молись Господу нашему денно и нощно, и сыт будешь. Прилетит к тебе манна небесная из облаков и живот твой наполнится пищей благостной. А сейчас изыди от меня, отрок бестолковый, ибо посохом так тебя по башке двину, что о жратве вообще забудешь, прости меня царица небесная за слова сии справедливые...
Прохору подумалось, что за прошедшие годы вряд ли что-то изменилось в характере отца Пафнутия, и потому идти к нему с просьбами совсем не стоит. Инвалид
Внутри протеза был потайной ящик, закрывавшийся секретной защелкой. К этому делу также приложил свои умелые руки знакомый татарин, которого Прохор всегда поминал добрым словом.
Митьку Фролова инвалид знал. Тот был на два года младше его самого, но уже в детстве вся деревня рядила, что жаднее человека на белом свете еще не рождалось, и вряд ли в ближайшие сто лет народится.
Прохор пересчитал деньги, хранившиеся в ящике. Там находилось: три серебряных рубля и сорок две копейки медью. Чтобы при ходьбе не возникало звона, деньги были плотно завернуты в тряпку.
Инвалид сунул в карман один рубль. Подумав о Митьке, он положил туда же еще один. Потом, поразмыслив еще немного, Прохор скрутил в уме кукиш, достал второй рубль обратно и сунул его в тряпку.
– За один рубль я даже у Пафнутия на конюшне смогу остановиться, - сказал он вслух негромко и добавил, - если что...
Прохор аккуратно спрятал деньги в деревянную ногу, пристегнул ее и отправился искать дом своей младшей сестры.
Когда он уходил в рекруты, сестре не было еще и семи лет. Вряд ли она хорошо помнила своего старшего брата, и потому Прохор на теплый прием не надеялся. Лишний едок (да к тому же без ноги) в деревне не нужен никому. А учитывая скряжный характер Митьки, можно было вообще ни на какой прием не рассчитывать. Но серебряный рубль - веская штука. Так все и получилось.
Узнав, что к ним вернулся забытый родственник, семейство Фроловых совсем этому не обрадовалось. Митька сразу сказал, что покормить Прохора - святая обязанность православного христианина и выложил на стол краюху черствого хлеба. Далее он заявил, что живут они бедно, и потому приютить инвалида никак не смогут. Прохор, взяв быка за рога, швырнул на стол рубль и прямолинейно сообщил:
– Вот вам целковый, чтоб не скулили. Поживу у вас, пока свою избу не построю. Барин взял меня к себе писарем вместо подохшего сволочного Фильки!
Глаза Митьки тут же подобрели и он ответил:
– Коли так, тогда другое дело! Живи у нас. Пока...
Но Прохор посчитал своим долгом строго добавить:
– А если тебе дальше что-либо не понравится, я так барские бумаги про тебя назаполняю, что вообще без штанов останешься!
Митька побледнел и заюлил:
– Ну что ты, что ты! Писарь - великое дело. Будь нашим дорогим гостем!
Митька прекрасно помнил прежнего писаря и трезво представлял себе, чем грозит разлад с новоявленным. Поэтому он хорошо накормил Прохора и даже выставил на стол огромную глиняную бутыль. Увидев такую щедрость, митькина жена Груня сразу же подобрела к своему родному брату...
После женитьбы Митька построил избу за околицей (подальше от соседей, чтоб не бегали соль занимать, или еще чего-нибудь в этом роде), и стали они с Груней жить-поживать, да добро наживать. И было у них трое детей.