Нф-100: Уровни абсурда
Шрифт:
Старшую дочь Митька несколько лет назад выдал замуж, и теперь родня жениха плевалась в его сторону, так как обещанного за невестой приданого никто не увидел и, судя по всему, надежда на это должна была тихо умереть.
Средний сын после получения известия о том, что царь объявил вольную, посчитал, что вся земля российская теперь для любого крестьянина медом намазана и ушел в город становиться богачом.
Уже несколько месяцев от него не было ни слуху - ни духу, но родители не унывали, считая, что скоро он вернется на дорогой бричке и тогда помещику Двоепупову можно будет прямо в рожу кукиши крутить, а надобность перед ним ломать спину в поклонах отпадет
Ну, а пока этого не случилось, младший сын, которому было всего четырнадцать лет, пас барское стадо на дальнем лугу, где и жил в шалаше. Митька же с Груней отрабатывали барщину, как и в дореформенное время.
Хозяйство у Митьки было крепким: конь, бычок, две коровы, четыре поросенка и три десятка куриц. Обнесенный высоким забором дом охранял пес по кличке Шарик. Правда,
Прохору сразу же бросилась в глаза неестественная худоба собаки. Вслух по этому поводу он ничего не сказал, но подумал так: "Это не Шарик, а Шомпол какой-то. Интересно, чем он его кормит? Гвоздями, что ли?".
Зато изба у Митьки была хороша. Большая печь с трубой позволяла топить ее по-белому. Прохора поразил пол, покрытый стругаными досками. По сравнению с обычными деревенскими избами, имевшими земляные полы, митькин дом выглядел просто хоромами. К этому выводу Прохора привело еще и большое двустворчатое окно в горнице, сверкавшее хозяйственно вымытыми стеклами. Видимо, у жадности зятя существовали свои пределы и на место обитания эта черта его характера полностью не распространялась.
Груня улеглась спать, а мужики еще долго сидели за столом.
Прохор спросил:
– Слышь, Митька, а какая сейчас может быть барщина? Ведь царь-то народу волю дал!
– Во, что он народу дал, - показал шиш Митька.
– Дома, в которых мы жили - стали нашими. И все! А есть-пить что? Земля-то барской осталась! Да и мы раньше были барскими. А сейчас знаешь кто? Погоди, дай выговорю - времен-но-о-бязан-ные, во! По царскому указу барин нарезал нам наделы. Мол, пользуйтесь, но не забудьте выкуп заплатить за землицу. А деньги где взять? Да еще какие! Нету денег? Тогда отрабатывайте за пользование. Сорок дней в году...
– Так сорок дней в год - совсем немного, - сказал Прохор.
– Не то, что раньше.
– Ага, немного, - сокрушенно понурился Митька.
– Вот только требуются эти дни барину во время посевной и уборки урожая. А если все горбатятся на барина, кто будет сеять и жать на своем наделе? Зимой это делать прикажешь? Опять же, пастбища и леса - барские. Раньше свою скотину пасли на его лугах - барин не гневался. Нужен лес для избы - Двоепупов даст. Ну, зимой на лесопилке несколько дней отработаешь за это. А что зимой делать? Как бы - отнюдь не трудно получалось. А сейчас он говорит: "Дак ты вольный? Плати за выпас! Плати за дрова!". Вот так и живем. Коль денег нет - отрабатывай. Сорока днями и не пахнет. Как порол за нерадивость, так и порет. А куда деваться? Эх, выплатить бы ему за надел сразу, вот бы жисть пошла!..
Спать улеглись заполночь. Прохору постелили на лавке и он, умиротворенно засыпая, слышал, как на печке Митька приставал к Груне, а та, отбиваясь, громко шептала:
– Уймись, кобель старый! Посторонний человек в доме!
– Какой же он посторонний, ежли он твой братец?
– нетерпеливо отвечал Митька таким же преступным шепотом.
– И что с того, что братец?
– не сдавалась Груня.
– Можно теперь меня насильничать?
– Нужно!
– подлым сдавленным голосом говорил Митька, возясь с портками.
Чем там у них закончилось дело Прохор не услышал, так
Глава вторая
Утром Груня ушла в поле, а Митька остался дома. На вопрос Прохора он ответил:
– А-а-а, гори оно все огнем! Вон, бутыль-то недопили.
Инвалид понял, что Митьку посетило состояние, которое в народе называется запоем, но нисколько по этому поводу не огорчился. Они уселись за стол и принялись дружно опустошать бутыль, заедая ее содержимое остатками вчерашней пшеничной каши. Через некоторое время им стало понятно, что бутыль все-таки чересчур велика и потому надо немного развеяться. Собутыльники вышли со двора и уселись на деревянную колоду, валявшуюся возле дороги, ведущей к деревне. Прохор закурил трубку, а Митька не стал, так как не считал нужным тратиться на бесполезную по его мнению пакость, которую представлял собой табак. Но разговору это обстоятельство не мешало никак.
– Вот скажи, Прошка, - вопрошал Митька, - может, ты знаешь, почему наша деревня называется Дристоедовкой, а?
Прошка, смеясь, отвечал:
– Совсем точно не ведаю. Но может оттого, что в ней живут такие дристуны как ты?
– Нет, - водил у него пальцем перед носом Митька.
– Это потому, что боженька проклял нашу деревню. А чтобы мы это скорее поняли, он послал к нам отца Пафнутия, который есть самый распоследний черт, прости меня Господи!
И тут что-то кольнуло в бок Прохора. Он почесал это место и, перестав смеяться, поинтересовался:
– Это почему же он черт? Поп - как поп. Жадный как ты. И все.
– Не-е-е!
– злобно проблеял Митька.
– Тебя тут давно не было, потому не знаешь. Я вон, свою Груньку одну в церковь не пущаю. Только со мной она ходит. А какая баба сама пойдет, ту он заведет исповедоваться в подвал, и сразу вступает с ней в греховную плотскую похоть! Понял, каков он есть?
– Может ли такое быть?
– усомнился Прохор.
– Он же уже старый. Да и слуга божий, как-никак.
– Так это недавно началось! Это он на старость лет рассобачился. Совратит бабу, а потом запугает ее до полусмерти анафемой. Та и молчит. А один раз он вдову старую просто снасильничал. Она, бедная, целых пять минут сопротивлялась! И знал же, кого насильничать. Был бы жив муж, взял бы дубину, да пришиб бы изверга. А так что? Но вдова, сраму не стерпев, пошла к барину и тот долго потом с попом ругался. Говорят, что Пафнутий пообещал барину больше не шалить. Ну и прекратил поп старух трогать. Зато молодух не перестал. А те почему-то только рады этому...