Никоарэ Подкова
Шрифт:
17. СЕРНА
На восходе солнца, когда скитальцы готовились двинуться в путь, к Никоарэ подошел атаман Агапие.
– Государь батюшка, - проговорил он, обнажая голову, - уж ты прости меня, хочу я проехать с тобой часть пути. Повеление твое мы поняли: кто из наших соберется, придет к тебе по весне. И то поняли, что не желаешь ты, государь, сейчас задерживаться. Правильно поступаешь. Но негоже задерживаться и тем, кто поклялся проводить твою милость и догнать тебя у брода Липши.
– Что ж, езжай, друг Агапие, ты меня нисколько не потревожишь, отвечал Никоарэ.
– Напротив, я благодарен тебе; за ночь, верно, поразмыслил ты.
– Не я, а жинка моя, государь. Два часа мчался к ней, два побыл дома и за два часа обратно прискакал. Отсюда гнал коня по-воровски, а на обратный путь взял свежего - вот этого самого. Могу похвастать жинкой, братья, - сказал он, повернувшись к остальным путникам, и заулыбался, сверкая зубами.
– Остра, как коса; духом мудрости наделена.
"Как же вы отпускаете его светлость одного?
– говорит она.
– Он, стало быть, поедет впереди, а вы - за ним? Нет, куда разумней, чтоб вы шли впереди него, расчищали дорогу; хорошо, если вы будете и с боков и позади - но впереди вам надобно быть непременно. Правда, в тех краях, куда вы едете, мало людей. И люди эти, как и мы, государю зла не желают, - говорит моя жинка.
– Но есть в тех краях и чужаки, особливо с тех пор, как посадили они на княжение Петру Хромого. Они ему услугу оказали - на престол возвели, а за это государь Петру позволил им поднажиться. А еще опасны, - опять же говорит моя жинка, - другие вороги: грабители бешлии и наврапы [турецкие воины-конники], глаза и уши галатского баш-булук-баша [начальник крепостного гарнизона и охраны князя]. Три-четыре недели назад с этим самым башой неприятность получилась - так он теперь усердствует. Чтобы искупить свою вину, приказал он наврапам да бешлиям следить за каждым, кто рубеж переходит, обыскивать проезжих купцов, кладь их осматривать со всей строгостью", - говорит все та же моя жинка.
– Мудрая жинка, - молвил, не выражая удивления Подкова.
– И я так же мыслю, как она. Но мы, друг Агапие, - не бабы, а смелые мужики. Постараемся пройти осторожно, однако, коли потребуется, и силой прорвемся.
– И я так говорил моей жинке, государь. Зовут ее Серной.
– И что же ответила Серна?
– "Да мы, муженек, - говорит, - не сомневаемся в смелости государя и в силе руки его. Показал он свою доблесть в Яссах три-четыре недели тому назад. Но ведь государю-то надобно перейти Днестр без потерь и особливо без задержки. Ты сам сказывал: его светлость спешит".
– Мудрость женская не раз укрепляла и рушила царства, - улыбнулся Подкова.
– Истинная правда, государь. И говорит опять моя жинка: "Возьми, говорит, - с собой, милый муженек, деда Митрю, матушкиного брата; бывал он в походах Иона Водэ, а в Буджаке и на Дунае, где стоял два года, научился турецкой речи. Прихвати еще двух хлопцев, подюжее, да посмышленее, и следите, безопасна ли дорога, да оповещайте по селам наших рэзешей: государь Никоарэ идет к Порогам. Смотрите, чтоб не чинили ему препятствий навраты и бешлии. После смерти Иона Водэ господарем нашим остался его светлость Никоарэ".
– Впрямь сказала такие слова твоя жинка Серна?
– Сказала, государь. Я ее все расспрашивал, а она говорила.
– Воротишься домой, так поцелуй ее от нас, друг Агапие.
– От себя я уже поцеловал ее, - поспешно отвечал Агапие, - а как свидимся, еще и от вас поцелую.
Воины Подковы переглянулись с улыбкой.
Некоторое время Подкова молчал. Потом обратился к своим спутникам и к атаману рыбаков.
– Смелый советчик у нас нашелся. Но у меня у самого такие же думы, молвил он.
– Если народ наш, ради которого мы головы сложить готовы, не будет нам помощником, так зачем и стараться, зачем саблей опоясываться. А скажи, нашел ты деда Митрю?
– Привел с собой, государь, и прихватил еще двух хлопчиков лэкустенских подпасков. Оба удальцы, а какие наездники! Диву даешься! Кидают палицу и с коня на всем скаку крючком поднимают ее. А теперь время нам отправляться в путь. Мы с дедом Митрей поедем по рэзешским деревням, будем передавать тайную весть от села к селу, до самого брода в Липше. Кое-кто из седовласых старост пожелает увидеть тебя в лицо. Не лишай их этой радости, государь. Рэзеши будут стоять, как сети, на пути басурман и господарских слуг. "Если потребуется", - как говорит опять же моя жинка.
– Ну что ж, простимся с Аксинтевским протоком и лэкустенскими рыбаками, - проговорил Подкова, вскочив в седло.
– Перекрестимся на восход, да и в дорогу.
– Счастливого пути, государь, - отвечали рыбаки и скрылись в свои шалаши. Казалось, они не очень довольны были своим атаманом.
– Пусть покажется капитан Митря, - прибавил Подкова, - хочу увидеть сего друга.
– Тут я, государь, - ответил рэзеш, поъезжая на коне между двумя хлопцами-подпасками, у которых не было иного оружия, кроме грабовой палицы и крючка для подхватывания ее.
Капитан Митря был человек в летах, кроткий на вид, одетый в серую крестьянскую одежду; из-под черной шапки, нахлобученной на самые уши, выбивались длинные пряди кудрявых волос. У хлопцев рукава рубашек были засучены выше локтей, волосы доходили до плеч. Островерхие свои шапки на случай дождя они привязали к седельной луке, рядом с крючками для палиц, а сермяжные кафтаны приторочили позади седла.
Всадники все разом двинулись в путь и ехали быстро, пока не потеряли из виду прутские луга.
Лучи летнего солнца били в лицо. На востоке в пламенеющей дали колыхалась легкая пелена тумана, а над нею то и дело взвивались какие-то черные вихри.
Капитан Митря громко, чтобы слышал и его светлость Никоарэ, объяснял деду Петре, откуда взялась эта волнистая мгла и темные круговерти.
– Вон там справа, у самого края неба, росли когда-то дремучие дубовые леса. Издавна росли, может, еще от самого сотворения мира. А когда пришли к нам дикие орды, те самые, чьи кони топтали и Молдову, и землю ляхов, и Венгрию, то пожгли они лес. Горели кодры все лето и всю осень до самого листопада [ноябрь], пока не пошли обложные дожди, ну а после них легли снега. Остались на пепелище обгорелые древние дубы, словно громадные потухшие головни, а земля покрылась золой, толстым слоем - в человеческий рост. С годами пепел измельчился, и теперь ветер носит его, будто черный песок, в вышине. Там, где кружатся черные вихри, дует, стало быть, ветер. А левее скоро покажутся села на полянах у края уцелевших лесов. Рэзеши расчистили место, заложили пашни и сады, а сел все-таки мало. И есть у людей на случай невзгоды - войн и пожаров - убежище в чащобах. Пройдет война, кончатся пожары, и бедный люд спешит обратно в свои селения. А дальше влево - непролазные заросли. Там царство зверей. Живут там медведи, как в любом лесу. А кроме медведей, показываются порой жителям и зубры только они нынче редко выходят из своих дебрей.
В самых глухих, потаенных местах, где ни единой тропки нет, стоят березовые леса и болота, и строят там свои запруды и шалаши звери, коих именуют бобрами. Прозывают их еще водяными собаками. Вот уж искусники, вот мастера! Дома свои и плотины не хуже людей возводят.
Порой забредут с севера в здешние леса лоси, и кто их воочию видел, говорит, что страшны они видом, будто демоны: заместо рогов у них на головах целые деревья растут. А ближе к днестровским лугам живут тысячи тысяч кабанов, нигде на свете нет этакой прорвы!