Никоарэ Подкова
Шрифт:
Бабка проговорила жалобно:
– Нет, ты им присоветуй, присоветуй, кум Некулай. Прибавилось бы мне тогда жизни, и увидела бы я еще одну весну.
– Да замолчи же ты, старуха, закрой глаза, подремли, - заохал дед. Коли придут сыновья, посоветует он им, и все тут. А не придут, мне посоветует - это все едино. Не забывай свое слово, кум! И поведай, что делается при господаревом дворе. Слыхать, гнев там господень? Арап, сказывают, даже умаялся от такого избиения. Рубит головы боярские?
– А чьи же?
– Может,
– Чего же не отрубить? Пожалуйтесь государю - и готово.
– Неужто? Смотри-ка ты! Мир переменился. Слышь, бабка Маранда? Аль уснула?
– Сплю... Уснул бы тот Дрэгич вечным сном.
Копье снова кашлянул и плюнул в горячую золу, потом сказал:
– Слушайте, кумы. В господаревом дворце идет суд над боярами, продавшими государя Иона Водэ.
Бабка прошептала:
– Перевелось бы все их племя!..
– Рубит им Измаил-палач топором головы, даже притомился. И рука у него ослабла. Так что вышло повеление от нового дворецкого Митри Лэкустэ: прибавить Арапу еще добрый кусок мяса на день.
– И рубит он боярам головы всем подряд? Ну и диво!
– Рубит, как суд постановил, батяня Тимофте.
– Виданное ли дело! Так и знайте - все от того, что показалось хвостатая звезда.
Бабка снова пропищала:
– Звезда с хвостом, а государь с мечом. Лишь бы не порубили сынов наших.
– Бабка, - возмутился дед, - замолчи лучше, а не то рот заткну.
– Очень я тебя испугалась! Так не забудь, кум Некулай, своего слова.
И тогда в великой тайне поведал Копье, зачем он приехал к ним.
Расставшись со стариками и пообещав воротиться ночью, он сел на коня и отправился в Горуны искать сватов и кумовьев, людей достойных и надежных для того дела, которое он замыслил.
38. ТАМ, В УСАДЬБЕ ЗАБРОШЕННОЙ...
Там, в усадьбе заброшенной
Под пеплом в девять слоев,
Под прахом пожарищ,
Ветрами развеянных,
Ты ищи следы
Стародавней беды,
До самого сердца земли дойди,
Бесценный камень найди там внизу
Застывшую слезу
В давнюю пору пролитую...
Несколько дней спустя, девятнадцатого декабря, незадолго до рассвета, поблизости от того места, где побывал Копье, на пути к Томештской общине послышалось какое-то гудение - похоже было, что роятся пчелы. Но стояла глубокая осень, колоды были попрятаны в омшанники, а пчелы пробуждаются и свадьбы справляют лишь в лучах вешнего солнца. То было гуденье человеческих голосов: по уединенным тропинкам среди лесов и холмов торопливо пробиралось большое скопище ратников, войско того негодяя, который носил имя пыркэлаб Иримия и приобрел позорную известность в княжение Иона Водэ.
Во главе турецких конников и сборного молдавского войска двигался сам Иримия, а проводниками ему служили местные жители; с ним также отряд бояр и боярских детей. Известно, что молдавские бояре
Да будь у него хоть двадцать сотен, хоть тридцать - все одно! Да и какие там сотни! Где Подкове их взять, коли его разбойники разъехались по волостям грабить? Не успеют воины Подковы глаза продрать, как бояре и наврапы, подобравшись втихомолку, кинутся и захватят господарский двор и Карвасару, окружат монастыри и крепко запрут выходы оттуда. Глядишь, до полдня еще далеко, а власть уж перешла в руки боярства, и уже мчатся гонцы к Петру Хромому и зовут его - пусть немедля жалует господарем в стольный город, захватив с собою турецкие отряды, кои он получил от беев дунайских крепостей.
Гомон и гул, подобный пчелиному жужжанию, усиливались с каждым часом: среди ратников пыркэлаба шли недоуменные разговоры по поводу замеченных в небе перемен, предвещавших поражение и бегство неприятеля. Вот уже третью ночь все бледнее становился огненный меч кометы, словно он задернулся прозрачным золотым покрывалом. Уже занималась заря, и при свете ее было видно, как летят к тому золотому покрывалу стаи диких уток с озера Кристешты, что лежит у самого впадения реки Жижии в Прут.
Отдохнув на привале, пыркэлаб сел на коня, намереваясь подняться с наврапами и боярами на гору Пэун. Ионицэ Зберю младшего и Костэкела Турку он отослал к пешему войску с приказом осторожно двигаться низиной к пруду монастыря Фрумоаса, находившегося около самого господарского дворца.
Пусть нагрянет туда чернь, вооруженная вилами, топорами, косами и палицами. А как двинется этот сброд, пусть гонцы возвращаются и следуют за его милостью Иримией.
Пыркэлаб носил кушму с султаном из белых перьев, свисавших надо лбом. Он был еще в полной силе и хорошо держался в седле, хоть ему шел пятьдесят третий год. Чуб и борода были у него еще черные как смоль, глаза сверкали.
Справа и слева от Иримии ехали кравчий Могилэ и казначей Журжа, тучные бояре, неуклюжие, как мешки, набитые зерном. Поднимаясь в гору верхом, они дышали так же часто и тяжело, как их кони.
– Не лезли бы с одышкой своей на войну!
– пробормотал сквозь зубы пыркэлаб и, ударив коня, поскакал вперед. Крестьяне-проводники, только что нанятые в Томештах, поспешили за "его светлостью", погнав своих низкорослых, но крепких коней. Придержав на миг скакуна, боярин Иримия спросил:
– А где тут сыны старика?
– Вот мы, твоя светлость, Кэлин и Флоря, воротившиеся из лесу к своим старикам.
– И хорошо вы знаете тропы?
– Не хуже диких коз, - ухмыльнулся Флоря.