Никоарэ Подкова
Шрифт:
Когда Никоарэ подал знак Копью говорить, служитель дед Арвинте, как и полагалось, оставил тайный совет.
Гонец Григория Оплетина стал неспешно рассказывать низким голосом о появлении пыркэлаба Иримии.
В те краткие минуты, пока длился рассказ, Никоарэ почудилось, что он погружается в какую-то глубокую и благотворную тьму. Проснувшись, он подумал, что спал долго. Но гонец еще рассказывал. Собравшиеся жадно внимали ему.
Когда все стало ясно, Никоарэ велел Константину Шаху высказать свое суждение.
– Мыслю так, - заговорил гетман, - послать Григорию Оплетину весть, чтоб следовал за пыркэлабом, не показываясь ему и не ввязываясь в драку. Пусть продвижение его, подобно смутной тревоге, подстегнет пыркэлаба. И пусть в Бырландском крае стоят наготове мои запорожцы, а со стороны Серета ратники твоей светлости с Острова молодован; и те и другие двинутся по тем дорогам, куда мы их, по обстоятельствам глядя, направим. Только чтобы путь Иримиева войска не изменился. Пусть наши отряды теснят его и гонят вперед, как загонщики сбивают дичь к охотничьим засадам.
– Доброе слово и добрая мысль, - согласился Никоарэ.
– Все надо рассчитать так, чтобы нам тут успеть подготовиться. Хорошо бы побывать завтра за горой Пэун и ознакомиться с местностью, своими глазами увидеть здешние поляны, леса и овраги. А после нас пусть знакомятся и капитаны, и есаулы с отобранными своими людьми. Так вот, други мои, - заключил Никоарэ, - коли случай захочет, то может нам выпасть столь большая радость, что ее не омрачит и самая черная беда.
До утра еще оставалось пять часов...
"Изнемог он телом и устал душою", - вздохнув, подумал Раду.
Наутро Копье, пробираясь верхом среди виноградников, снова поднялся на гору Пэун и спустился по другому ее склону к томештским рэзешам. В ветвях старых дубов, под которыми он ехал, тихо шептал, крепко подружившийся с краем, южный ветерок.
"Вот и это тоже чудо, - думал всадник, - такое же знамение, как чудесная хвостатая звезда. Никак не хочет прилетать к нам северный ветер. Ясное дело - сперва должны мы закончить работу в Яссах, а потом уж..."
Пусть зима, мне хоть бы что.
Насвистывая молодецкую песню, Копье пересекал пустынные поляны. Копыта коня шуршали по сухой, опавшей листве.
Ехал он старой охотничьей тропой, что вилась в окрестностях стольного города, под боком у Петру Водэ Хромого; не раз езживал по ней Копье искать убежища и приюта у своих друзей, скрывавших его в Томешатской общине. А нынче, под крылом господаря Никоарэ, прежний разбойник иною силой исполнился, иное стало сердце у него.
Около часу ехал он шагом по склону горы и добрался, наконец, до землянок, вырытых у подножья ее под обрывом. Над этой желтой глинистой кручей, как стреха, навис темный лес.
Копье спешился у девятой землянки, отвел коня под ветхий камышовый навес; когда он подошел к землянке, у порога пес, завиляв хвостом, лизнул ему руку, а в открытой двери уже дожидался гостя добрый его приятель кум Тимофте.
– Кум Некулай, - весело крикнул Тимофте, потряхивая седыми кудрями, и широкая улыбка обнажила единственный его зуб, белевший в черном провале рта.
– А ведь я уж считал тебя погибшим! Привел господь свидеться. Нынче ночью приснился ты бабке Маранде. Она и на бобах гадала, вышло, что приедешь ты из дальнего места.
– Верно, что из дальнего, батяня Тимофте, из самого господарского двора в Яссах.
– Вот как?
– удивился Тимофте.
– То тебя недруги ловили, а теперь ты их ловить будешь. Добро! Заходи, усаживайся на припечье - на лавке лежит моя бабка Маранда; с тоски расхворалась бедняга. Пойду дам коню твоему ячменя и сейчас же ворочусь.
Тимофте вышел. Бабка Маранда, стеная, завозилась на лавке.
– Что с тобой, бабка Маранда? Какая хворь с тобой приключилась? мягко спросил господарев посланец.
– Эко горе мое горюшко, кум Некулай, - простонала бабка, поворачивая к нему увядшее лицо.
– Трех сынов родила, - старший, сам знаешь, на войне сгиб в Нижней Молдове, а двое младших тому уж полтора года ушли в лесную братию, в коей и ты побывал, - молодецкие дела вершить да творить напасти. А нынче слух идет, будто стала у господаря крепкая власть и не милует он тех, кто чинит пакостные дела. Сгинут сыны мои, кум Некулай. Висеть им на перекладине с петлей на шее. Горе одиноким денечкам нашим. С той поры, как ты отошел от нас поближе к горам, совсем мы оскудели. А как ушли в лес сыны наши, бросили мы со стариком хату в селе и поселились в этой вот землянке, у виноградника. Хоть изредка взглянуть на сынов... Живем тут, как дикие звери, а уж коли остаться без сынов, так на что нам и жизнь?
– Кэлин и Флоря в леса ушли?
– Ушли, кум Некулай. Может, и встретишь их - они разок-то в неделю заглядывают сюда, - посоветуй им воротиться на законный путь. Авось найдется для них кусок хлеба в княжение Иона Никоарэ Водэ.
– Бросила бы ты, бабка Маранда, лясы точить, - сердито проговорил с порога старик.
– Вишь совсем задохнулась. Закрой-ка лучше глаза да слушай. Вот оно житье-то наше, кум Некулай, - тихо произнес Тимофте.
– Тяжко нам, и старуха моя недолго протянет. А не станет ее, так и не знаю уж как быть. Разве что к волкам в Боросештский лес уйти.
– В том лесу есть скит, старик, - пропищала бабка.
– Ступай в монахи, служи по мне панихиды, замаливай мои грехи.
Копье досадливо кашлянул и сплюнул в золу очага, как в те времена, когда он скитальцем находил пристанище в этой землянке.
– Слушай, кум, и ты послушай, кума, - проговорил он своим звучным голосом.
– Ежели заглянут сюда сыны ваши...
– Сей же ночью, - подтвердила бабка Маранда.
– Коли заглянут ночью Кэлин и Флоря, так я бы научил их, как им искупить вину свою. Я не ради них приехал, но вижу, и они могут быть помощниками в том деле, на которое я хочу батяню Тимофте позвать.