Никоарэ Подкова
Шрифт:
– Добро. Боярам дан приказ выйти к Томороагэ, как называет то место лесник Брудя. Ведите и меня сначала туда. А ты кто такой?
– спросил он человека в громадной мохнатой бараньей шапке, со свинцовым кистенем, высевшим у него на запястье правой руки. Сей взъерошенный муж скакал на пегой коняшке, которая нетерпеливо грызла удила.
– А вы кто такие?
– прибавил пыркэлаб, обратясь к отряду верхоконных крестьян.
– Мы - стража твоей светлости и ведем тебя, куда ты сам пожелал, ответил всадник, ехавший на пегой коняшке.
– Их милости Васкан и Динга наняли нас. Мы
– Как тебя зовут?
– Копье. Небось слыхал, твоя светлость, обо мне?
– Тот самый Копье, которого армаш Гьорц собирался вздернуть?
– Тот самый, твоя светлость.
– Ну, сейчас ты все можешь искупить, Копье. Будешь не хуже людей, приму тебя на господареву службу.
– Верно, твоя светлость. А остальные - тоже наши люди, все как на подбор.
– Ладно. Не будем мешкать, а то уж день разгорается.
– Через полчаса будем там, где надобно твоей светлости. А не прикажешь кому-нибудь из нас поскакать и свернуть остальных бояр на эту тропку?
– Ладно. Спосылай за ними. А мы поднимемся, чтобы раньше их поспеть к Томороагэ.
Двое всадников повернули назад. Прочие поехали с пыркэлабом дальше.
Посланные всадники повели боярские отряды вниз. Затем объяснили их милостям капитанам отрядов Турче и Тудорану, какая дорога лучше.
– Правей держите, правей, - советовали они, - и поспешайте, а то уж день настает.
А как только ободняло, - грозно заревел турий рог, громыхнули пищали, из виноградников выскочили с громкими криками ратники Никоарэ, вращая над головами саблями, бросились на пешее войско Иримии, шедшее в низине, и рассеяли его. Натиск их был словно прорвавшийся поток. В воздухе понеслись вопли отчаяния, предсмертные крики, заставившие боярский отряд остановиться и повернуть вспять. Турча и Тудоран спешно отправили к пыркэлабу двух проводников, а сами двинули свои отряды в бой.
Как говорится в повести о великом воителе Александре Македонском, ратники Никоарэ, наводнившие низину, рубили неприятельское войско "со всего плеча". А вдогонку за подоспевшим боярским отрядом вынеслись их леской чащи запорожцы с арканами в руках. Им нужны были живые, сброшенные с седел всадники, кони и доспехи сих всадников. Впереди же, со стороны равнины, замыкали круг другие сотни, поддерживая конников, примчавшихся из леса.
Пошла настоящая охота, которую боярин Иримия не мог увидеть с той тропки, что вела к вершине Пэуна; но шум ее долетал до его слуха.
В лесном безлюдье пыркэлаба внезапно охватил страх, точно позади него в седло уселась смерть в облике скелета и голый череп ее, усмехаясь, скалит зубы. Боярина бросило в дрожь, к горлу подкатила тошнота, но все же он оглянулся - раз вправо, раз влево, касаясь плеча черной бородой и выкатив круглые глаза, вонзил шпоры во взмыленные бока скакуна. Но тут он увидел меж деревьев, как сыны Тимофте и Копье с товарищами обходят его на своих невзрачных лошаденках и перерезают ему путь.
Его сопровождали и вели, как было обещано. Он горько захохотал, обнажая саблю. Замелькали тени и на вершине Пэуна среди
Копье кинул аркан, и тут же за веревку уцепились еще двое, чтоб остановить буйный порыв коня. Всадники спешились и схватили боярина. Он бешено бился, ударяя их по головам рукоятью сабли, а бесстыдное мужичье смеялось, дерзко глядя на него из-под мохнатых шапок и старательно, не торопясь, вязало его.
– Пойдем, поклонись государю Никоарэ!
– ухмыляясь, приказал Копье.
Пыркэлаб заносчиво огляделся, гневно фыркая. Его повели, скорее поволокли, к березам. Там, сидя на коне, дожидался Никоарэ; рядом стоял великий армаш Петря, а дальше другие сановники и Константин Шах, запорожский гетман.
Никоарэ молча суровым взглядом окинул предателя пыркэлаба. Смотрел долго, и лицо его перекосилось от злобы. Чернобородый пыркэлаб отводил в сторону взгляд, косил глаза навыкате с красными прожилками. Простонал сквозь кровавую пену у рта:
– Живодеры!
– Твоя правда, - развеселился дед Петря.
– Изловили собаку, снимем с нее шкуру.
Шум схватки, происходившей в низине и среди оврагов, все более отдалялся. Торопливо прибывали отряды молдован и запорожцев, окружали вершину Пэуна, образуя охрану господарю.
В одиннадцатом часу утра его милость пыркэлаба Иримию скинули, точно мешок с зерном, перед красным крыльцом, и он грузно рухнул на мощеный двор.
Толпа, собравшаяся у крепостных стен и на стенах, закричала, извергая на Иримию хулу и проклятия; на высокой наворотной башне трижды коротко ударил колокол.
Служители великого армаша развязали Иримию и поставили его на ноги.
– На помост! На помост!
– вопил народ.
Иримия забился в руках своих стражей, кинулся на землю. Его подняли и понесли.
Снова трижды ударил колокол; в проеме звонницы, выходившем к городу, показался глашатай и громким голосом оповестил:
– Люди добрые, нынче по решению высокого суда свершится казнь Иримии-предателя. Будь он проклят во веки веков!
Толпа городского люда хлынула под каменные своды ворот. Некоторых в давке вытеснило вверх, и толпа несла их на плечах. Женщины визжали, жалобно пели слепцы, человеческий поток все возрастал.
На красном крыльце внезапно показался Младыш; перегнувшись через перила, он мгновенье смотрел на толпу, затем худое, бледное его лицо исчезло из виду. Очутившись во дворе, он незаметно прокрался к помосту. Остановился, напряженно прислушиваясь к злобным крикам толпы.
Неожиданно на помосте появился палач Измаил, он поднял к черному лицу топор и, высунув большой язык, лизнул гладкую сталь. Толпа, как всегда, шумно обрадовалась выходкам Арапа.
Александру протискивался в толпе поближе к палачу, настораживаясь, когда раздавалось забытое имя: "Иримия! Пыркэлаб Иримия!" Стража жалостливо пропускала его - бедный безумец был братом господаря.
Один из сановников, сидевших рядом с Никоарэ и смотревших на казнь, великий армаш Петря Гынж, повернул голову и увидел приближавшегося Младыша. Видно было, что Александру охвачен небывалым возбуждением.