Ночь печали
Шрифт:
— Кортес хороший? — спросила она у Франсиско.
Муж ее матери не был хорошим.
— Нет, я так не думаю.
— Но он следует традициям мужчин и хозяев, большинства мужчин, большинства хозяев.
— Да, Малинцин. Большинство мужчин такие же, как Кортес.
— Так значит, нет ничего плохого в том, что он делает?
Франсиско вздохнул.
— Может ли большинство людей ошибаться? Ты об этом спрашиваешь? Да, большинство людей ошибается.
Малинцин собралась спросить его о том, насколько далеко люди могут заходить в своих ошибках до того, как их остановят, и кто должен их останавливать, но тут у входа в палатку
— О Ботелло!
— Можно войти? — Пригнувшись, он заполз внутрь на четвереньках. — Я принес тебе толченые листья мяты, настоянные в розовой воде. Эта настойка помогает от потертостей. Знаешь, Франсиско, теперь тебе придется изменить свое мнение насчет обуви, что бы ты там ни говорил о святом Франциске. Как дела, Малинче?
У Ботелло тоже не было коня, но он хотя и хромал, все же передвигался быстро, поспевая за колонной.
— Я должна помочь с ужином. Сегодня будем есть конину. — Малинцин вышла из палатки.
Еще не стемнело, но солнца не было видно. Над равниной клубились грозовые тучи. Малинцин поспешила в кухню, чтобы разжечь костры до того, как начнется дождь. Но приготовления к ужину так и не удалось завершить: к серому небу вознесся звук медных труб, а затем барабанная дробь.
— Приближаются солдаты.
— Приближаются солдаты.
— Двадцать, может быть, сорок.
— Что случилось? — спросил у Агильяра Кортес, стоявший рядом с ним.
Из-за двух дальних валунов вышли невооруженные люди. Сначала они казались лишь черными силуэтами на фоне неба, но, когда они подобрались поближе, стало ясно, что это некая торжественная процессия. По всей видимости, это были жители Тласкалы.
— Вероятно, они хотят заключить мир или извиниться, — предположил Кортес.
Когда индейцы подошли еще ближе, все поняли, что они несут еду. Возле самого лагеря они остановились, расстелили на земле скатерти, разложив на них жареных индеек, корзинки с тортильями, горшки с бобами, авокадо, сушеный перец, порезанный кольцами, и кувшины со свежей талой водой. Затем процессия развернулась и молча удалилась.
— Я не понимаю, — повернулся к Малинцин Кортес.
— Нет чести в том, чтобы сражаться с теми, кто страдает от голода, — объяснила она. — Таков закон войны.
— Нет никакой войны. Была небольшая стычка, и мы даже не понесли потерь. Они поняли превосходство наших сил и сбежали.
— Я так не думаю, Кортес.
Она редко называла его Эрнаном. Несмотря на близость в тишине и темноте их ночей, днем, за исключением тех случаев, когда Кортесу нужна была помощь Малинцин, казалось, будто он провел четкую линию на земле, приказав ей оставаться по ту сторону.
— Пусть рабыни попробуют пищу до того, как мы начнем есть, — предупредил он войска.
Рабыни попробовали принесенную еду, но не изошли пеной, не задохнулись, не умерли. Так как с рабынями ничего не стряслось, еду, принесенную тласкальцами, объявили безопасной и все, усевшись перед своими палатками, начали ужинать.
— Вот видите — цивилизованное поведение, — сказал Лапа Ягуара Кай и Малинцин, когда те убирали после ужина.
Малинцин с ним не разговаривала, пытаясь не слушать его злых слов. Во время длинного перехода в глубь страны Лапа Ягуара постоянно напоминал Маакс о бесславной смерти Куинтаваля. Он говорил: «Да уж, проявил Таракан свою истинную натуру, не так ли?» или «Повешение? Какой интересный способ казни». А еще он говорил: «Ты
— Но тебе же нравятся убийцы, — отвечала Малинцин, выходя из себя. — Уицилопочтли, бог войны, — это твой любимый бог, не так ли?
— Если ты откажешься переводить, Маакс, откажешься ублажать командира, откажешься сопровождать его, что с тобой случится, по-твоему?
— Ничего со мной не случится.
— Просто помни о том, что тебе следует быть настороже.
Лапа Ягуара нервничал. Он уже не видел шпионов мешика, наблюдавших за каждым движением испанцев, когда те были на побережье. Жителям Тласкалы не нравилась власть Теночтитлана, и Кортес, назвав себя другом Моктецумы, несомненно, спровоцирует атаку. С другой стороны, воины Семпоалы, явно бывшие на стороне Кортеса, также считались врагами империи. Учитывая, что сейчас наверняка возникнет конфликт интересов, Лапа Ягуара размышлял над тем, не пришло ли время ему выступить против Кортеса.
Той ночью костры в лагере пылали особенно ярко. Их раздувал западный ветер, и высокая трава колыхалась, подобно волнам, напоминая вьющиеся женские волосы или кипарисы на берегу моря. Солдатам приходилось сидеть на большом расстоянии от огня, и тут они не получали того тепла, которого так жаждали. Малинцин не сидела у этих, как она считала, дурацких костров среди испанцев, баловавшихся, будто мальчишки на празднике. Она не стремилась к тому, чтобы общаться с простыми солдатами на их сборищах, не хотела входить в круг офицеров. Она предпочитала сидеть в темноте на холоде, натянув юбку на колени и обнимая ноги. Если Кортес желал, чтобы она шла в его шатер, он смотрел на нее и кивал. Если же он не желал этого, Малинцин спала в своей палатке или шла к Франсиско, страдавшему от холода. Тем вечером Кортес не взглянул в ее сторону, но он почти никогда не спал один. Слезы выступили у нее на глазах.
— Ревнуем, Малинче?
Наевшись индейки, Исла ходил довольный, как павлин. Его верхняя губа блестела от жира. Исла взял на себя обязанность проверять, все ли в порядке у офицеров и всех остальных, кто находился неподалеку от палатки Кортеса.
— Я не понимаю, что означает «ревнуем».
— Понимаешь, Малинче, прекрасно понимаешь. Ревность — это твоя ненависть к Кортесу за то, что он сейчас с другой женщиной, ненависть к этой женщине, ненависть к себе.
Малинцин Исла не нравился с самого начала. Во-первых, он имел длинный ноготь на мизинце, а во-вторых, его глаза были настолько широко посаженными, что он идеально подошел бы на роль шпиона. Его маленькая голова на толстой шее напоминала Малинцин голову змеи, танцующей под звуки флейты. Как и у Лапы Ягуара, рот Исла всегда был растянут в ухмылке. Он часто смеялся, но его веселье всегда оказывалось за счет других, а насмешки были жестокими.
— В моем сердце нет ни ревности, ни ненависти.
— Ты любишь его, Малинче.
— Я люблю Франсиско.
— Все любят Франсиско. Он не представляет угрозы… — Исла собрался сказать что-то еще, но остановился. — Как ты думаешь, этот негр собирается сбежать к тласкальцам?
— Нет.
Малинцин подумала о том, что теперь, когда Куинтаваль умер, Аду мог стать следующим, кто подвергнется показательному наказанию. Хуан и Мануэль уже убежали.
— Некоторые считают, что я подозрителен.