Ночь печали
Шрифт:
Касик внимательно выслушал перевод Малинцин.
— Мы бедные люди. Мы в долгу перед Моктецумой, — начал касик. Он выражался в том же духе еще некоторое время и в конце концов закончил свою речь такими словами: — У нас нет выбора. Мы принимаем ваши условия.
— Они сдаются, — сказал Агильяр.
— Они считают меня богом?
— Нет, они видели, что ваших солдат можно убить.
— Слава богу, хоть лошадей не убили, за исключением тех двух, что они зарезали в самом начале.
— Они хотят знать ваши условия.
— Мои условия? — растерялся Кортес.
— Скажите ему, что нам нужны пища, вино и женщины, — встрял Берналь
Малинцин посмотрела на Берналя Диаса с отвращением.
— Передайте касику, что нам потребуются солдаты, его сильнейшие воины, его лучшие носильщики. У нас достаточно женщин, спасибо.
Кортес улыбнулся Малинцин. Она улыбнулась ему в ответ: «Ты спас мне жизнь». Но тут еще одна мысль пришла ей в голову: «Он спас мне жизнь. Значит ли это, что теперь я обязана ему жизнью?»
Глава 24
Тем вечером офицеры собрались в палатке Кортеса для того, чтобы обсудить битву. Командир сидел в кресле, а офицеры на земле.
— Который час? — спросил Кортес.
— Без двадцати девять, — ответил Нуньес.
Он так никому и не сказал о том, что Кай ранена. Аду сообщил ему, что Кай подстрелил кто-то из испанцев. Может быть, эта стрела попала в нее случайно, а на самом деле стрелявший целился в тласкальца?
Обмакнув перо в баночку со свежими чернилами, Берналь Диас записал в своей книге: «17 октября 1519 года».
— Мы победили, — сказал Исла.
— Они воюют для того, чтобы заполучить пленников, — вмешался Агильяр. — Пленники нужны им для жертвоприношений, так что у нас с самого начала было преимущество, Исла. Мы-то стреляли на поражение.
— Я думаю, что они забыли о необходимости брать солдат в плен, когда разгорелась битва, — возразил Исла. — По-моему, тут либо сам убьешь, либо тебя убьют.
— Они сражаются за свою страну.
— Франсиско, тебе всегда хочется о чем-нибудь поспорить. Позволю себе напомнить о том, что это страна короля Карла, страна, принадлежащая Испании, и, возможно, если король Карл был провозглашен императором Священной Римской империи, эта страна уже стала ее частью, — сказал Кортес. — Кроме того, мы воюем за нашу страну. Они бунтари.
— И как я только мог забыть? — проворчал Франсиско.
— Не забывай об этом.
— Мы не считали потери среди семпоальцев и ксокотланцев, сражавшихся вместе с нами, — заметил отец Ольмедо. — Среди них много убитых и раненых.
— Аду, негр, прекрасно проявил себя на поле боя, — добавил Нуньес.
Аду считал, что Кай кто-то специально выстрелил в ногу, так как по ране было видно, что в Кай целились.
— Ты прав, — согласился Кортес. — Он сражался лучше всех. Нужно его отметить. Давайте наградим его. Схожу за ним.
Ботелло, Малинцин и Аду оказывали раненым посильную помощь. Семпоальцы и ксокотланцы дорого заплатили за свой военный союз с Кортесом. Сейчас они вытапливали жир из тел мертвых тласкальцев, чтобы мазать им раны. Малинцин готовила припарки из мака и лимонника и отвары из листьев магеи. На покалеченные руки и ноги накладывали шины из узкой древесины и повязки из чистых тряпок. Лапа Ягуара, мясник, должен был помогать при ампутациях. Для этого
— Аду! — позвал Кортес, проходя мимо раненых. Аду не увидел командира. — Не бойся. Я хочу поговорить с тобой в моем шатре.
Аду взглянул на Малинцин, а затем на Ботелло. Те пожали плечами.
Ну вот, сейчас это произойдет. Он так и знал. Аду почувствовал, как у него задрожали, подкашиваясь, ноги. Его повесят? А может быть, удастся отделаться поркой? Аду в панике оглянулся, пытаясь понять, не удастся ли ему сбежать. Он стоял на поле, усеянном мертвыми и умирающими индейцами, многих из которых он, несомненно, убил сам. Ему некуда было идти, он ничего не мог поделать, и в действительности он не принял ничью сторону. Аду был здесь ни к месту, и, если бы он убежал, все бы о нем забыли. Но он последовал за Кортесом в его большой шатер, и при этом никто не направлял меч в его сердце и не приставлял к его голове мушкет. На нем не было рубашки и, конечно же, обуви, как всегда. Даже меча у него не было, так как этот меч ему не принадлежал. Покорно, как и подобает рабу, Аду шел навстречу своей судьбе. В конце концов, Жрица Смерти назначала встречу каждому рано или поздно. Так не следует ли ему приветствовать смерть как доброго друга?
В палатку Кортеса не вползали на четвереньках. В этом высоком шатре могло стоять в полный рост множество людей. Рядом находился навес, развевались флаги, и эта палатка казалась настоящей штаб-квартирой. Аду видел нечто подобное, когда его продавали на рынке рабов на Кубе: похожие матерчатые дома с коврами на полу, где на серебряных подносах подавали сладости и сироп, музыканты пели и играли, а вокруг стояли люди в кандалах, которых покупали и продавали.
— Ты храбрый человек, Аду, — сказал Кортес, садясь в кресло.
Все офицеры сидели на полу, так что в кресле Кортес казался еще выше, чем был.
— Я повторяю: ты храбрый человек. Ты славно сражался.
Аду немного склонил голову.
— Ты понимаешь меня?
— Да.
Кортесу нравилось, когда солдаты называли его Кортесом, но ему не понравилось, что Аду не сказал «капитан», «команданте», «генерал» или хотя бы «сеньор» или «дон». Этот раб казался таким же угрюмым, как его бывший хозяин, которого Кортес недолюбливал, но, в отличие от покойного Куинтаваля, Аду не вел себя подобострастно и лицемерно. У него была очень темная кожа, а тело поражало худобой, так что он напоминал обуглившуюся палку. Губы у Аду были пухлыми, а нос расширялся у кончика. Маленькие уши прилегали к голове, шея была длинной, а ноги голенастыми. Он не надел дублет, и потому были видны крепкие мышцы его торса и рук.
— Я хочу наградить тебя за то, как ты исполнил свой долг. Я отдам тебе лошадь Куинтаваля.
Аду не знал, кто сейчас ездит на этой лошади, но не сомневался в том, что этот человек не захочет ходить пешком.
— Мне не нужна лошадь.
— Ты станешь одним из моих офицеров.
— Yo soy un esclavo. Я раб.
— Когда все закончится, я обещаю тебе нечто большее, чем свободу.
Аду знал, что Кортес мог приказать ему все что угодно. Но пообещать что-то рабу? Что может быть большим, чем свобода? Аду увидел, как Берналь Диас записывает это обещание в свою книгу, плетя паутину из букв. Его записи напоминали испражнения крыс, останки насекомых. Он знал, что эти письмена многое значат для испанцев, как и золотые украшения, которые дарили им индейцы. Для него они не значили ровным счетом ничего.