Ночной карнавал
Шрифт:
— Надевайте.
Она нагнулась, натянула на ногу сапог.
— Божественно. Нога как в одеяле. И нигде не жмет. Как вы узнали мой размер?
— Хозяин такой красоты, — он усмехнулся, — должен знать все. Надевайте второй. Я вам помогу.
Он, сидя на корточках, припав на одно колено, помогал ей натягивать второй сапог. Его запрокинутое к ней бородатое лицо довольно лоснилось. Губы трогала тонкая улыбка.
Барон у ее ног. На коленях. Хозяин, надевающий сапоги рабыне. Изумительный сюжет. Ее горбун бы написал отменную картину.
— Куда я дену эти… мои любимые… со шнуровкой?..
— Можете не выбрасывать. Мы их возьмем с собой, и вы подарите их… ну… к примеру, вашей будущей
Он поднялся с полу, отряхнул брюки, засунул старые сапожки Мадлен в сумку.
Лестница закончилась. Перед ними была тяжелая дверь подъезда Веселого Дома — Дома, купленного мадам Лу на деньги Мадлен. На монеты, заработанные ею на его диванах, кроватях, ложах, кушетках. В поте лица своего. В поте тела своего. В соленой, чистой крови души своей.
— Люблю.
— Без обмана? Иногда мне кажется… хоть мы с вами и знакомы накоротке… что вы человек расчетливый и холодный. Вы всегда знаете, с кем имеете дело. Например, со мной вы захотели иметь его сразу.
— У меня не было выхода. Вы этим воспользовались.
Они стояли у входной двери. Мадлен положила руку в белой лайковой перчатке на золоченую медную ручку в виде большой, туполобой львиной головы.
— Почему вы медлите?.. Вы боитесь пути?.. Вас нечто связывает с этим Домом, где вы… Вы хотите… с кем-то… проститься?..
— Нет. Не хочу.
Мадлен вздохнула и налегла всем телом на голову льва.
Дверь подалась, заскрипела, пружина натянулась.
В щель ворвался холодный воздух, ветер, сырость, мгла, зима.
Они с бароном вышли на крыльцо. Мелкая снежная пыль пахнула им в лица тонким ажурным веером, залепила глаза, защекотала раздувшиеся ноздри.
Свечерело, и синяя тьма пушистым синим мехом крашеной ламы окутала бедный, богатый, сияющий красными и белыми фонарями, алмазным снегом, окнами отелей, гостиниц, дворцов, нищенских ночлежек великий город Пари, столицу славной Эроп. Да живет Эроп во веки веков! Процветает! Крепнет! Вертит задами и хвостами в бешеных карнавалах! Скоро карнавал. И она, вместе со старушкой Эроп, повеселится вволю.
Они пошли по снегу, ступая с носка на пятку, слыша праздничный снежный хруст, по тротуару к стоящему рядом с парапетом авто. Дверца машины была открыта. Изнутри доносился зычный храп.
— Уснул, — заметил барон очевидное. — Устал нас ждать. Вот так оно, с красивыми-то женщинами.
Он наклонился к машине, всунул руку внутрь и потрепал шофера за плечо, за загривок.
— Эй! Лентяй! Хозяйка явилась! Встрепенись!.. Садитесь, дорогая Мадлен.
Он помог ей сесть на мягкое, обитое медовым плюшем сиденье.
— Сначала на рю Делакруа, за покупками… потом — домой… потом — куда хозяйка прикажет! Давай! Не волынь!
Мотор затарахтел. Мадлен широкими глазами глядела на барона.
Она глядела сквозь него.
Опять небо, широкое синее небо над снежной степью плыло перед ее глазами.
И она была птицей, и летела в синем небе, и глаза ее наполнялись, насыщались горячей синевой, а внизу блестел холодный мертвый снег, укрывающий погребальным саваном равнины и поля, луговины и излучины зальделых рек, овраги и буераки, лощины и гати. И родное Солнце сияло, вбитое по шляпку в сапфировую синеву, и она, птица, все летела и летела, все пила и пила — раскрытым жадно клювом — трепещущим сердцем — распахнутыми настежь крыльями — бьющейся на ветру живой душой — родную синеву и не могла напиться; и не могла лететь, задыхаясь в синем ветре, и не могла налетаться, ибо небо было ее родным домом, и оно звало ее, и манило ее, и поднимало ее ввысь — всегда ввысь — от жрущих и пьющих, от охотящихся и перегрызающих глотку, от метко стреляющих и ловко обманывающих — вверх, в зенит, в густую, слепящую синеву, к ярко сверкающей Правде.
— До чего у вас синие глаза, Мадлен! — задумчиво сказал барон, пытливо засматривая ей в дрожащие зрачки. — Как два хорошо ограненных сапфира! Вы слыхали про сапфир царя Соломона?
— Я целовала сапфир другого Царя, — вызывающе сказала Мадлен и отвернулась от барона, следя в окно авто бег домов, разрывы на ветру ветвей, летящие из-под колес грязные снежные хлопья. — И у меня тоже есть условие. Одно-единственное. Никогда не задавать мне вопросов про меня.
— По рукам!
При повороте на улицу Делакруа она побледнела так, что барон подхватил ее под мышки и прижал к себе.
— Мог бы поосторожней вертеть машиной, болван!..
Мадлен глядела в окно.
Лети, птица, над степью. Лети. Не отлита еще пуля для тебя.
— Магазин Андрэ, сударь!.. — закричал шофер, высовываясь на ходу из бокового окошка. — Магазин Андрэ!.. Шляпки, шапки, обувка!..
— Мадлен, — строго сказал барон. — Вы выбросили свои позолоченные туфли?
— Нет, — ответила она жестко. — Это тоже вопрос про меня. Чтобы больше я их не слышала.
Они вышли под свет сумасшедше блистающей витрины, и ветер поцеловал Мадлен в лицо.
ГЛАВА ПЯТАЯ. БАЛ-МАСКАРАД
Она оглядывала великолепие, принадлежащее ей.
Одиночество. Одна среди богатства. Оно покупное. Оно будет оплачено ее кровью. Напряжением ее живота. Кольцами ее продажных объятий. Ее притворными вскриками и воплями, ее танцами в постели. Но, Боже, такое она видит впервые!
Комната, где она утопала в мягком кресле, забравшись в него с ногами, мерцала желтым, золотым, коричневым, медовым, охристым цветом. Мебель красного дерева, карельской березы. На овальных, отполированных до зеркального блеска столах — вазы мейссенского и кобленцского фарфора с яркой, слепящей позолотой тонких волнистых ободков. В углах гостиной — скульптуры. Мадлен особо не соображала в искусстве. Ну, статуи и статуи. В Веселом Доме у мадам в ресторанном зале стояли аляповатые копии с версальских фонтанных фигур — Венера и Адонис, Диана и Актеон. Впрочем, Мадлен не знала имен древних героев. Для нее они были всего лишь мраморные мужики и бабы. А тут!.. Дух захватывало. Бронза горела теплым, живым загаром. Мрамор лучился, пел всеми изгибами и тенями. Медь ярко вспыхивала изнутри солнечной кровью. А эта девушка… там, в дальнем закутке, около лестницы, ведущей на антресоли… из черного дерева… Мадлен вгляделась. Деревянная девушка сидела в диковинной позе. Она сидела на полу, согнувшись, повернув к себе руками стопу ноги и вытаскивая из ступни занозу. Мадлен в кресле попыталась сесть так же. Хребет ее гибко согнулся. Она уцепила себя за ногу и рассмеялась. Красивая черная девушка. Когда придут гости, она сядет рядом с ней и будет гладить ее по черным деревянным гладким волосам.
Посреди гостиной стоял огромный, как ледяное озеро, белый рояль. Музыка! Мадлен не умела играть. Она вскочила с кресла, подбежала к инструменту, откинула крышку. Одинокие холодные звуки повисли и растворились в бездонной зимней ночи.
Ей стало страшно, и она захлопнула крышку.
Эта забава не для нее. Вот если объявится какой-нибудь музыкант, пусть порезвится. Она усмехнулась. Музыкант. Это не клиентура барона. Она понимала, кто интересует Черкасоффа. Он жаждал излавливать птиц иного полета, высокого. Музыкантишка… художничек… ваятель, выливающий из божественной бронзы — за жалкую горстку монет — бессмертие. Вы нам не нужны. Вы нужны вечности. Горбун, где ты?..