Ночной карнавал

Крюкова Елена Николаевна

Перед бароном стояла блестящая красавица, улыбка ее торжествовала, лицо румянилось, золотые вьющиеся пряди весело разбросались по щекам и шее, закручивались в кольца, поднимались надо лбом сверкающей короной, небесные глаза смеялись и искрились, и снопы света летели из синих райков во все стороны, обжигая невзначай барона, будя в нем кавалера, аматера, мужчину.

— Змея, — прошептал он, восхищенный. — На вас не жалко и состояния! Сегодня вы будете довольны обществом. Это те люди, знакомство с которыми вам не помешает в Пари. Кроме всего прочего…

— Чего?

Ее вопрос прозвучал как удар хлыста.

Черкасофф поморщился, повел плечами.

—.. я хочу, чтобы вы сделали в Пари карьеру. Делать карьеру в Эроп — первое дело. Ради карьеры можно поступиться чем угодно. Друзья предают друзей. Сын убивает родную мать. Люди во имя карьеры идут по головам, по трупам. А вы… никого не убиваете. Не предаете. Вы работаете на меня. Всего лишь. Но у вас, Мадлен, может быть и своя жизнь. Не зависящая от меня. Я не купил вас с потрохами. Вы мне просто симпатичны.

— Врите больше. Просто я отменная приманка. Блесна высшего качества. Рыба прет недуром. Тунцы, угри… вы и жалкой селедкой не погнушаетесь. Я вас тоже чувствую.

— Ну, пусть так. Оставьте ваши вздорные мысли. Будем отдыхать и веселиться. Глядите, сегодня настоящая весна!

В Булонском лесу припекало. Трава лезла из земли стрелками, на глазах покрывала зелеными ковриками пригорки и проталины. Барон притормозил около славной лужайки, где грязь уже подсохла в лучах февральского Солнца и живой травяной настил пушился и зазывно зеленел, маня отдохнуть, лечь лицом к небу, закрыть глаза и отдаться шепоту ветра, шевелению травинок, мечтам. На лужайке уже сидели люди. Мужчины в черных смокингах, в цилиндрах. В белых лайковых перчатках. На траве лежали их трости, стояли корзины с провизией. Из сплетенных из краснотала, лозняка, тонких ивовых ветвей, вместительных корзин высовывались серебряные, обернутые фольгой, горлышки бутылок с шампанским, жареные утиные и индюшачьи ляжки, мохнатые колючие хвосты ананасов, облитые красным воском головки сыру. Мужчины вожделенно глядели на спящий в корзинах завтрак. Мадлен и барон выпрыгнули из авто, обдали огнем улыбок почтеннейшее общество. Золото волос Мадлен нещадно трепал ветер. Она глядела на мужчин вокруг корзин с яствами и не видела их. Она ослепла от Солнца.

— Приветствуем, господа! — Барон защитился рукой от Солнца. — Все в сборе?.. Мы чуть опоздали…

— Нет, нисколько, — мужчина во фраке, в белой атласной «бабочке», галантно наклонился над высокомерно протянутой рукой Мадлен. — Мы не ожидали, что вы привезете с собой солнечную герцогиню. Мадам?..

— Мадлен, — слепя склонившегося в поклоне жемчугами зубов, процедила Мадлен. — И не герцогиня, а просто…

—.. просто моя подруга. Знакомьтесь, Мадлен. Герцог Орлеанский. Венсан, зовут его друзья. Герцог д, Эсте… вон тот, в котелке. Он смотрит на вас как на Афродиту. Он близок к истине. Вас будут ваять лучшие скульпторы Пари. Дайте срок. Граф Анжуйский! Знакомить вас нет нужды!

На лице Мадлен не дрогнул мускул. Граф поднялся с расстеленного на траве тонкого ковра, на котором сидели мужчины в черном.

— Мое почтение, Мадлен. Как твое самочувствие?

— Твоими молитвами, — ответила Мадлен и чарующе улыбнулась.

Солнце било ей прямо в глаза, и она из-за могучего Солнца не увидела того, кто сидел с краю полотняного стола, скатерти-самобранки. Барон выбросил руку вперед.

— Великий Князь Владимир! — Черкасофф повысил голос, как на сцене. — Прошу любить и жаловать! Князь, что, хороша?..

Князь поднялся, как в полусне, подался вперед. Мадлен не шевельнулась. Барон пристально смотрел на нее. «Спокойно, детка, — говорили ей его глаза. — Князь тоже мой клиент. У меня за пазухой весь Пари. И высокородный, и эмигрантский, и полусвет, и простонародье. Кто властелин мира? Я. А ты при мне. Поэтому не дергайся. Да ты и не дергаешься по пустякам. Молодец.»

— Хороша, — тяжело проронил Князь, беря Мадлен за руку.

Он поцеловал ее руку. Так прикладываются к иконе.

Ее прожгло насквозь. Граф не спускал с них ненавидящих глаз.

Неловкое молчание взорвалось смехом, шутками, возгласами, быстрыми репликами, оживленными разговорами; из корзин стали вынимать шампанское, соусы в бутылочках, жареные птичьи ноги, завернутые в салфеточки, раскладывать на ковре, смеяться, веселиться, шутливо толкать друг друга в грудь и плечи, подмигивать, щекотать. Началась веселая праздничная возня. Утро торжествовало. Ручей журчал вблизи. Снег в тени деревьев грязно блестел. Вкусно пахло разломанными надвое куриными крылышками. Срезы ананасов сияли, как маленькие желтые луны.

— Мадлен, — сказал барон, пристально, прищурясь, глядя на нее. — Становится жарко. Припекает. Не стесняйтесь. Разденьтесь. Тем более, что у наших друзей найдется для вас пара. Фюить! — присвистнул он.

Из кургузого авто, ютившегося в тени голого, еще безлистного платана, вывалилась девица. Копна смоляных волос. Черные глаза в пол-лица. Тонкие длинные руки, цепкие пальцы. Ее взгляд впился в лицо Мадлен. Девица завизжала от радости.

— Кази!

— Мадлен!

Женщины обнялись. Мужчины изумленно смотрели на их объятие.

— Они знакомы, граф?..

— О да. Они из одного гнезда.

Граф криво усмехнулся. Кази расстегнула платье, сбросила. Мадлен резво последовала ее примеру. Две хулиганки. Две нахалки. Красотки шлюхи, что с них взять. Ничего, кроме них самих. В слепящем свете Солнца их тела наливались розовой кровью. Она крупными розами, шевелящимися лепестками просвечивала сквозь тонкую кожу, играла на торчащих грудях, вокруг пупков, пряталась между ребер. Мадлен и Кази, обняв друг друга за плечи, улыбнулись аристократам Пари обвораживающими улыбками, сели на мягкую первую травку. Булонский лес шумел вокруг них. Ветер играл в голых ветвях. Ветер обнимал голые тела красавиц.

— Я взял с собой блокфлейту, — смущаясь, сказал герцог Орлеанский. — И, хоть играть я не умею…

Он вынул дудочку из корзины. Дунул в нее раз, другой, закрыв дырки, перебирая пальцами. Кази поднялась с земли, грациозно изогнувшись. Наклониться влево; вправо. Вытянуть руку к небу. Достать золотой шар Солнца. Это невозможно. Почему? Потому, что ты жалкий человечек. Глядите на меня. Моя красота вечна. Это вы все умрете. А женщина останется жить. Тот, кто прикоснется ко мне, попробует вечность на вкус. Плыви, Кази. Танцуй медленный танец. Пусть посходят с ума. Изгибайся. Ты плотно сжимаешь ноги. Ты закрываешь стыдливо рукою живот. Ты невинна. Все, кто был с тобой в твоей жизни, во всех Веселых и Печальных Домах, — не в счет. Иди ко мне, Мадлен! Возьми рукой мою руку. Поднимем руки к просвеченным Солнцем ветвям, сплетем пальцы. Улыбки, как изогнутые луки, на наших губах. Сейчас вылетят стрелы любви. Мы для мужчин загадка. Вечная загадка, слышишь, Кази. Мы медленно изгибаемся, нагие, прелестные, на солнечной траве, посреди платанов Булонского леса, и почки набухают, и ручей журчит, и снег еще прячется в укромных уголках, и мужчины, цвет знати Пари, глядят на нас во все глаза, молчат, и лица их светятся не вожделением, а восхищением и любовью. Мы нимфы сегодня. Мы духи свежей травы и первой воды. Мы феи последнего снега. Пусть завтра завихрится метель, все заметет дотла! Мы парим сегодня в нежной зелени. Сейчас вы начнете чавкать, пожирать снедь, припасенную впрок в ваших корзинах. Пялиться на нас, щипать нас, щекотать, щупать. Валить на ковер, на траву, на сырую землю. Скакать вокруг нас, голых, в сатанинском хороводе. Но пока звучит волшебная флейта, вы не коснетесь нас. И мы не коснемся вас. Мы будем таять среди ветвей, томиться, улетать, молиться, улыбаться. Мы будем гладить друг друга по щекам и плечам, таинственно касаться обнаженных грудей. Мы будем подносить друг к дружке, как рюмки с драгоценным старым вином, наши улыбающиеся, розовые уста. И холодный ветер будет ласкать наши алые щеки, наши круглые безупречные, точеные ягодицы. И мы будем подниматься на цыпочки, чтобы достать до Солнца. И мы будем садиться на корточки и ласково, как котенка, гладить молодую траву, чтобы она росла, ощущая любовь.