Ночной карнавал

Крюкова Елена Николаевна

Кто под маской Луны, Мадлен? Гляди внимательней. Пусть твой Третий Глаз, спрятанный под коротким наглым платьем, различает знакомцев и незнакомцев. Как зло блестят в длинных прорезях острые, колючие глазки! Такой Луне только в лапки попадись. От тебя останется мокрое место. Кто несет ее шлейф?.. Паршивый мальчонка, пажик. Он горбится. Он приседает подобострастно. Он поддерживает ее юбки так, будто принимает у нее ребенка в родах. Кого ты выродишь, старуха Луна?!.. У тебя уже половины зубов нету. Нет, есть. Я рожу мальчика. Я вскормлю его серебряным лунным молоком. Я разолью молоко по небу из сухих висячих, некрасивых грудей. Это будет наследный принц. Наследный граф. От кого он у тебя, уродина Луна?.. Ты же не будешь болтать по секрету всему свету, что спала со своим верным пажом. Так это ты, пажик, обрюхатил бедняжку?.. Ах, она твоя невеста?!..

Луна вздергивала худые ноги, обтянутые серебристым, усыпанным алмазными блестками трико. Паж прижимал к сердцу ее горностаевый шлейф. Плохо же ты играешь роль, Куто. Тебе не идет роль слуги. Лакея. Как ты ни приседай, ни склоняйся в поклонах, не исходи патокой покорных улыбочек, твой гонор за версту видно. И ты меня узнал. Так. Хорошо. Пришло время крикнуть, петух. Покивай ему красным тряпичным гребешком, выкрашенным твоею помадой. Вздерни бородушку, раскрой до отказа костяной клюв. Ори!

— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Петуший вопль раскатился на весь зал.

Дама в маске венецианской блудницы — черный шелк, закрывающий глаза и нос, напудренные букли парика, факел в кулаке — задрожала, выронила горящий факел и упала навзничь, дрыгая ногами. Взору танцующих предстали панталончики в густо нашитых кружевах и белые нитяные чулки.

Все как ты хотела, Мадлен! Вот и первая жертва!

— Еще, петух!.. Еще!.. — закричали, сбившись в кучу близ трона Царицы-Луны, раскосые, в шлемах с перьями, в головных уборах, напоминающих лихо закрученные бараньи рога, воины Чингис-хана, монгольские вояки, с луками в руках, с колчанами за спинами, обхваченными сплетенными из стальных колец кольчугами, в меховых островерхих шапках. Из-под шапок по вискам воинов градом катил пот. В зале усиливалась жара — от свеч и факелов, от тысяч ламп, от безумного дыханья танцующих, от пышущей блеском стоярусной люстры, нависающей горящей Галактикой над головами ряженых.

Мадлен прокричала петухом еще раз, и, как по мановенью колдовской палочки, со стен между колоннами, со сцены, где плясали, вздергивая ноги выше затылка, бойкие девочки из варьете, тряся махровыми оборками, с хоров, с потолка над рампой посыпались бенгальские холодные огни.

— Фейерверк!.. Фейерверк!.. — закричали танцующие, прыгая и махая руками.

Холодные огни сыпались с верхотуры и сыпались — серебряным и разноцветным снегом, перьями какаду, крохотными светящимися колибри, гаснущими зернами японских жемчужин, извлеченных из раковин дальних морей.

Мадлен встала под потоки огней, воздевая руки, изгибаясь, подставляя под огни вздымающуюся грудь.

— Огонь!.. Огонь!.. — кричал белоголовый сумасшедший петух, танцуя под струями, под водопадами огня. — Я, петух, вызвал огонь!.. Я кричу вам, что в огне сгорите все вы!.. Вся безумная Эроп!.. Все, кто веселится и целуется!.. Кто плачет и страдает!.. Кто задыхается в объятии!.. Кто прячется в норе!.. Холодный огонь, горячий огонь!.. Мне все равно!.. Я, петух, слуга Огня, спою вам последнюю песню!.. Ку-ка-ре-ку!.. Ку-ка-ре-ку!..

Зерна огня сыпались на паркет, отскакивали от мрамора колонн, запутывались в петушиных перьях. Красный гребень трясся. Паж вонзил глаза в разинутый петуший клюв. До чего длинны ноги у петуха. Укоротить немного?.. Как прикажет госпожа Луна.

Клони, Куто, выю перед надменной невестой. Ты уже под каблуком. Ты разве не знаешь, что ты, графчик недорезанный, уже кончился?!

Ангельские голоса с хоров пропели:

— Вылет белых голубей!.. Поймайте ваше счастье!.. Ловите счастье ваше!..

Из фейерверочных вертушек продолжали сыпаться огни. Скрипки ударили громче. Из-за атласных и марлевых занавесей выпорхнули голуби. Их выбросили в зал горстями. Хлопанье крыльев. Шелест и ветер. К каждой окольцованной лапке привязана либо записка, либо мешочек с тайным даром, либо завернутая в фольгу сладость, либо перстенек, либо игрушка, либо… На лапке у голубя, порхающего над ее головой, Мадлен увидела ключ. От какого замка?! Что он отомкнет?!.. Венчальные покои?.. Темницу?.. Она слишком хорошо знает, что творится под запорами домов Эроп. Что, голубь, кружишь над петухом?! Тебя петух все равно перепоет. Давай, Мадлен, ори! Еще! Снова! Пусть слышат! Пусть прибегут на зов, кто понял!

— Ку-ка-ре-ку!..

Куто сунулся к ней. Попытался схватить за руку. Луна ненавидяще стрельнула в него глазенками. Ну, Луна, ты и уродина. Как только тебя старая Ночь выродила. Плохие детки пойдут у вас с доходягой пажонком. Некрасивенькие. Танцуй с ним! Мне он не нужен. Я с ним натанцевалась.

Врешь, потаскуха, ты все еще любишь меня!

Паж, знай свое место. Ты допустил, чтоб шлейф госпожи волочился в пыли! Тебя разжалуют! Тебя высекут розгами!

Это я высеку тебя розгами. Нарежу розог в Булонском лесу. Вымочу в соленой воде.

Попробуй! Руки обломаешь! Кукареку!

Мадлен вильнула задом. Край ягодицы мелькнул из-под несносно коротенькой юбчонки. И прощай, кукареку! Но берегись. Не делай поспешных шагов. Не болтай лишнего. Оглядывайся, когда идешь под балкой или карнизом. Всегда наверху есть плохо пригнанный кирпич, и всегда на крыше сидит петух, вцепившись во флюгер, и орет, орет, предупреждая об опасности. Кукареку!..

Она натолкнулась грудью, ослепнув на миг в крутом вихревом повороте под перьями маски, на индийского раджу, обвешанного драгоценностями, обернутого в бусы, как в простыни. Широкие, как флаги, розового атласа, шаровары раджи соприкоснулись с ее голыми коленями. Ток прошел по ней, ударил в подреберье. Какой гладкий атлас. Цвета зари. Кто ты? Можешь не спрашивать. Могу не думать об этом. Могу лишь чувствовать. Ты богат, раджа. Да, родная. В моих руках все копи Голконды. Все пещеры Памира. Все раскопы Цейлона. Все ущелья и каньоны Тибета. У меня в сундуках все сверканья мира; если я отомкну ключом хотя бы один и откину крышку, из ладони в ладонь ты будешь пересыпать днями напролет, годами, веками все мои сокровища. Бирюзу снегов. Алмазы росы. Изумруды листьев ольхи. Малахиты колючих пихт и елей. Струящиеся опалы лесных речек подо льдом. Родониты и турмалины осенней зари, встающей над золотом устланного палым листом луга. Руно овечьей шерсти. Звонкие цепи пристаней. Серебряные слитки застылых на морозе сливок. И золотые, глыбастые самородки куполов — колокола звонят, мой Восток поет, славу тебе поет, голосистый петух! Ты же наш, петух! Взлети на забор! Видишь дворец раджи?.. — курная изба, черная баня… Прокричи… надорви глотку… Ты же такие богатства видишь впервые… И они все твои… Твои…

Он схватил меня слишком крепко за плечи. Не сдирай с меня маску. Сдерешь вместе с кожей. Я настоящий петух. Я им всем гибель пропою, если хочешь. Рано еще. Давай с тобой станцуем. Холодный огонь сыплется с небес. Это звезды осыпаются на мертвое ночное поле.

Они закружились в вальсе. Блестящий раджа и смешной, встрепанный петушонок — что за пара! Петух, не откидывай гребешок назад, все равно я не смогу тебя поцеловать в твой жесткий костяной клюв. Крути меня шибче, верти, прижимай. Возьми меня с собой в свою Индию. Я люблю Индию, хоть не была в ней ни разу. Там все сине, изумрудно. Там реки текут с гор, и вкус их сладкий, медовый. Там молочные озера в скалах. Там важно ходят по улицам слоны, и на головах у них, за ушами, опахала, и на клыках их висят бурмистровые зерна. Там Солнце нещадно жарит людей на золотой сковороде, и выживет лишь тот, кто любит огонь. Я люблю огонь. Я люблю, когда в Индии идет снег. Он падает на головы слонов и верблюдов, и они дрожат от холода, и ловят снег хоботами, ртами и ушами, и змеи танцуют под музыку дудочников в высоких глиняных кувшинах, и девушки, чьи брови срослись над переносицей, несут в чашах буйволиное молоко, и снег падает в молоко, делая его еще белее. Так в Индии твоей.