Ночной карнавал

Крюкова Елена Николаевна

Мы любим вас. Мы любим вас сейчас.

Пока вы не грубые. Не храпящие и хрипящие. Не злые. Не жадные. Не похотливые. Не обманывающие. Не лающие, подобно псам смердящим.

Пока вы, слушая нежную флейту, любите, еще любите нас.

— Сумасшедшие! — Возглас Князя, хриплый и глухой, заставил всех, завороженных кружением нимф, вздрогнуть. — Они простудятся! Снег еще не сошел! Барон, скажите им!..

Он беспокоится обо мне. Он выдаст себя.

— Накиньте мне шубку на голое тело, барон, — небрежно бросила Мадлен, присаживаясь к ковру, уставленному яствами. — Благодарю. Вы очень заботливы. Кази, иди сюда, откуси кусочек. И выпей.

— Да, им надо выпить, — закивал одобрительно герцог Орлеанский, ища глазами бутылку шампанского, хватая ее, поспешно открывая, так, что пена брызнула на голый, перламутрово белеющий из-под лисьего меха живот Мадлен. — Вот бокал! Девочки!.. Ваше здоровье!.. Вы сегодня будете бегать по лесу, как лани!.. А мы будем на вас охотиться…

— За нами уже вдосталь в жизни поохотились, — парировала Мадлен, осушая бокал одним глотком и запахиваясь в шубку. — Теперь предпочитаем охотиться мы.

— Браво, браво, — кинул граф, косясь на Мадлен. Та и носом не вела. Какая выдержка. Какая актриса. «Комеди де Пари» потеряла гениальную примадонну. — На кого же у вас натасканы собаки, прелестная Мадлен?.. На какую дичь?.. на хищного зверя?.. на изящных копытных?.. на бобров?.. На горностаев?..

— На голубых норок, — ответила Мадлен и прямо посмотрела в глаза графу. — Дайте закусить.

Граф вложил ей в протянутую руку жареную утиную ляжку и смотрел, как аппетитно она ее обгрызает. Боже. Ведь это его Мадлен. Сколько раз он глядел, как она ест. И он кормил ее. И она, как пушной голодный зверь, ела с его руки. Его белый песец. Его золотой олень. Кто тебя подстрелил?!

Он повел глазами вбок. Князь тоже не отрывал от нее глаз.

— Чудесный завтрак, — сказал Черкасофф, — чудесные люди здесь собрались. До настоящей охоты далеко. Не все высушили с прошлого года свои ягдташи. Не все намаслили стволы ружей. Поговорим о приятном. Вы не знаете, когда будет бал-маскарад в Большой Опере?

— Наступает время карнавала, — мрачно сказал граф, — еще февраль заметет нас поземкой. Солнце улыбается нам некстати. Оно влюбилось в наших дам. Маскарад в Опере назначен через неделю. Там решится…

— Что решается на маскарадах, мы отлично знаем, — перебил его Черкасофф, — главное — не ударить в грязь лицом и пошить себе ни на что не похожие маски.

— Люди всегда в масках, — задумчиво сказал герцог Орлеанский, — зачем их выделывать?

— Маска срастается с лицом, — согласился герцог д, Эсте. — Очень трудно бывает отодрать. Да и нужно ли?.. Зато настоящая кожа…

—.. беспредельно нежна и страшно болезненна, — докончил барон. — С ней невозможно жить. Человек кричит от боли и умирает. Или просит его убить. Казнить.

— Вы считаете, что в Эроп нельзя жить со своим настоящим лицом? — спросил д, Эсте печально.

— Тот, кто живет со своим настоящим лицом где бы то ни было, обречен на гибель, — жестоко, отчетливо сказал барон, взял ломтик ананаса и зажевал. — Настоящее лицо было у Христа. Люди, его современники, наблюдали результат. Вы сами расхлебываете эту кашу уже скоро две тысячи лет. Каково?

— Прекрасно, — сказал граф. — Как прекрасно, что твой день рожденья, равно же как и твое воскресенье, празднуют вот уже две тысячи лет! Я бы так хотел.

— Слишком жирно, — сказал барон, вытер пальцы салфеткой и встал с примятого бархата травки. — Кто со мной купаться в ручье?.. Нимфы трусят?..

— Я, — сказала Мадлен, встала и сбросила шубку. — Я хочу искупаться. Я вся горю.

Когда они с бароном, обнажившимся во мгновение ока, спускались к ручью, Князь не спускал с Мадлен глаз. Граф следил за ним, сжимая руки в кулаки.

Герцог Орлеанский и герцог д, Эсте продолжали поедать жареных уток, груши и помидоры, запивая шампанским. Пробки отлетали с чмоканьем и свистом. Пена пузырилась.

Мадлен и барон плескались в ручье, умопомрачительно визжа, хохоча, поднимая тучи брызг в солнечное небо.

— Холодно! — кричала Мадлен. — Боже, как холодно! Хорошо! Как в водопаде! Тону! Мерзну! Еще! Еще!

— Она кричит, как в любви, — заметил герцог Орлеанский, обращаясь к Великому Князю.

Он поглядел на герцога, не понимая. Снял шляпу. Расстегнул пиджак.

— В любви? — переспросил он мучительно, не осознавая, не понимая, что говорит, зачем. — Тот, кого она любит, счастливейший человек в мире. В любви…

Он умолк. За косогором брызги летели вверх и вкось.

— Разве шлюха может кого-нибудь любить? — искренне удивился д, Эсте.

Князь отбросил салфетку и встал.

— Идите, Князь, поймайте ее! — насмешливо воскликнул граф. — Начните охоту раньше времени! Я вижу, вы уже не выдерживаете!

Князь повернулся и побежал прочь.

Прочь, прочь, прочь. От чужих людей. От травли и охоты, спрятанной под маской завтрака на весенней траве. От развлечений, за занавесом которых — преступления и смерть. От круговерти карнавалов, все равно настигающих, накатывающих волной, душащих, топящих, обнимающих так крепко, что не вырваться никогда.

От нимфы Мадлен, от козы с синими косыми глазами, с грудями, висящими выменем, когда она наклоняется, отжимая мокрые волосы после купанья в ледяном ручье. Тебя оботрут махровым полотенцем. Тебе нальют и шампанского, и коньяку. Тебя разотрут, разомнут, расцелуют, уложат на мягкой мураве под ласковым Солнцем. Но я не хочу этого видеть. Я убегу от тебя такой. Я люблю тебя другую. Это наша чужбина, Мадлен. Но будет наша родина. Будет наша земля. И там пойдет снег. И я посажу тебя на вороного коня; и сам сяду на белую ахалтекинскую кобылу. Конь вороной масти, твои золотые непокрытые волосы, снег, мягко падающий с небес, ласковый, заметающий все ужасы чужбины снег. Мы поскачем в снегу. Лошади будут тонуть в снегу по брюхо. С трудом вынимать ноги. Снег запутается в их хвостах. Мы будем скакать по лесу. Не по Булонскому, нет. По родному, еловому, сосновому, пихтовому. Пихты будут глядеть на нас острыми лицами. Сосны — бросать в нас шишки. Мы доскачем до нашей старой, черной баньки. Мы спешимся и войдем в нее. И там я буду любить тебя, как любил тебя тогда; как любил тебя всегда; как любил тебя до твоего рождения и буду любить даже после.

Бежать. Бежать. Оставайтесь с миром.

— Князь!.. Князь!.. Забава только начинается!.. Куда вы!..

Голые Мадлен и Черкасофф появились из-за косогора.

Черно-синий Третий Глаз на животе Мадлен сурово глядел в лица пирующих на вольном воздухе.

Мадлен сразу увидела — Князя нет.

Под перекрестным огнем десятков глаз, следящих за ней, она склонилась, выжала воду из спутанных волос. Мужчины захлопали в ладоши:

— Афродита!.. Эос!..

Кази остановившимися глазами, полными слез, глядела на нее.